Тем временем вернулся из Черногории князь Долгорукий. При встрече со мною был он подавлен и в глаза смотреть избегал.

– Ну, как прошёл твой вояж, господин майор? Видел ли ты государя нашего Петра Третьего?
– спрашиваю я его.
– Как приняли тебе черногорцы; готовы они против турок подняться, если надобность настанет?

– Не знаю, что и ответить, ваше сиятельство, господин генерал, - говорит он.
– Самозванца я видел: ловок шельма, что тут скажешь!.. Когда мы в Цетинье, столицу черногорскую прибыли, нас встретил весь народ во главе с духовенством. У них светской власти нет: правит всеми делами, и государственными и церковными, митрополит, ныне именем Савва; я ему объяснил, что подлинный государь Пётр Третий умер и погребён, а они у себя самозванца приветили. Митрополит возмутился, собрал народ и с моих слов объявил сего самозванца плутом и бродягой. Народ кричать стал: "Ах, он обманщик! Повесить его! Изрубить на куски!". Мне митрополит Савва переводил всё в точности, он наш язык отменно знает.

"А спросите, ваше преосвященство, окажут ли они императрице Екатерине верность и усердие, пойдут ли с турками воевать, если она призовёт?" - прошу я митрополита. Он к народу обратился - в ответ крик ещё громче: "На небе Бог, на земле Россия! Давай крест, все присягнём русской императрице!". Тут же начали крест целовать; я раздал им четыреста дукатов, а про себя думаю: "Выполнено данное мне поручение. Зря я опасался: легко всё прошло". Пошёл отдыхать с чистой совестью.

Да не тут-то было! На рассвете вдруг такая пальба поднялась, что я подумал - турки напали! Выскакиваю в чём есть, пистолет держу наготове, - вижу, а народ-то в восторге: какие там турки! Оказалось, самозванец прискакал, и черногорцы в сей же час к нему переметнулись, вчерашнюю свою присягу совершенно позабыв. "Ах, разбойники!
– думаю.
– И про то, что крест целовали, и про дукаты мои уже и не вспоминают! Вот народец-то! Ну, сущие разбойники!". Оделся наспех, пошёл к митрополиту.

"Делать нечего, у нас сегодняшним днём живут, - вздыхает он.
– Сей самозванец народом любим за отчаянность и отвагу; придётся вам как-то договариваться". Идём на площадь перед монастырём, где большая толпа собралась. Здесь я самозванца в первый раз увидел: ничём он не похож на покойного императора Петра Третьего..

Пока я его разглядывал, он мне тихо говорит на чистом русском языке: "Отойдёмте в сторонку, господин майор. У нас интересная беседа может получиться". Отошли, и он продолжает: "Какая вам нужда, кто я по происхождению, - главное, черногорцы меня слушаются и одному мне подчиняются, а я готов верой и правдой государыне-императрице служить. Сами решайте, что вам предпринять". А что решать - всё уже само собой решилось... Вернулись мы на площадь, и я его подлинным государем назвал и ленту свою орденскую на него навесил.

Снова пальба началась, народ кричит: "Слава императрице Екатерине! Слава государю нашему Петру Третьему!". Я объявил, что их государь отныне признанный правитель страны, а от нашей государыни распоряжения не замедлят последовать. С тем и расстались, и этот шельма самолично меня до побережья проводил - он лучше других дорогу знает.

Когда Долгорукий рассказ свой закончил, я смеха сдержать не смог:

– Ну, Юрий Владимирович, уморил! Выходит, ты, офицер её величества, самозванца императором признал!

– А мне не до смеха, Алексей Григорьевич, - говорит он.
– Сколько лет я императрице непорочно служил, а ныне вот что вышло!

– Не тужи, - отвечаю я ему.
– Матушка-императрица умысел сего самозванца опасным для себя не считает, лишь бы России польза была. Я отпишу в Петербург и полагаю, будет тебе прощение.

Впоследствии так и получилось; а ещё я написал императрице, что все православные народы, под турками страдающие, готовы по первому призыву на борьбу с ними подняться - прав был Григорий.

И ему тоже письмо написал, где говорил, что труда очень мало стоить будет привести против турок эти народы, которые храбры, любят меня и товарищей моих за единоверие; всё повеленное мною хотят делать. А уж если войну начинать, писал я ещё, то воевать до Константинополя и освободить всех православных от ига тяжкого, - и слова Петра Великого привёл о том, чтобы турок выгнать на прежние их жилища в песчаные степи.

***

– Пока мы всем этим занимались, турки сами войну России объявили, - продолжал граф, усмехнувшись, - и из Петербурга пришло известие, что императрица направила-таки в Средиземное море наш флот. Это было ожидаемо, - неожиданным стало, что меня флотом и всей морской экспедицией в греческом архипелаге командовать назначили. Какой из меня флотоводец, я на кораблях сроду не хаживал, на море меня укачивает; в Италию посуху добирался, кружным путём!
– но коли назначили, делать нечего: Орловы от службы никогда не бегали.

Стал я думать, где флот принять: бухта нужна была удобная, в которой корабли укрыться могли бы, запасы пополнить, а люди отдых перед битвами получить. Но всё побережье до самых турецких границ итальянцам и австриякам принадлежало, а они русский флот принять опасались. Мы с Дунайкой и Ерофеичем много подходящих мест объехали, однако видит око, да зуб неймёт!

Особенно хороша была бухта около Ниццы - это город такой на берегу моря, Сардинскому королевству принадлежит. Бухта глубоководная и укромная, а вокруг лес на холмах растёт и родники бьют.

– Что нам разрешение вымаливать?
– сказал я тогда.
– Купим эту бухту хоть на время - и всего делов!

– Верно, когда она наша будет, мы в ней хоть яхту разместим, хоть военные корабли - кто нам воспрепятствует?
– радуется Дунайка.
– Молодец, Алехан!

– Это же сколько денег уйдёт?
– возражает нам Ерофеич.
– Да и согласятся ли местные канцеляристы?

– Денег жалеть не будем, а канцеляристы везде одинаковы: им в лапу дай, он тебе свою родную мать продадут, - возразил я.