Шрифт:
Отдыхал вместе с другими дочками и сынками номенклатуры. Престижный отдых сына родительницу тешил. Мысли о сыне отвлекли от ожидания, поэтому, когда телефон зашелся резким междугородным звонком, Терентьева вздрогнула.
Звонил Михеев из Воронежского обкома. Голос начальника отдела идеологии звучал натянуто и раздраженно:
– Вы меня, товарищ Терентьева, чуть в историю не впутали…
– Какое вынесено решение? – перебила Зинаида Сергеевна.
– Фреска Константина Ивановича Темлюкова признана ценным культурным вкладом, – донеслось из трубки.
– Вы что, не поняли?! Это безыдейная мазня! – почти крикнула Зинаида Сергеевна, совсем забыв, что сама фреску не видела и сейчас же может быть в этом уличена.
– Я не профессионал. А вот у наших художников мнение другое.
– Чье мнение? Прошу по фамилиям. – Зинаида Сергеевна приготовила листок.
– Первым высокую оценку дал председатель областного отделения Федор Краснухин. Он, правда, не хотел выступать первым, но все же вышел и понес такие дифирамбы Темлюкову, что я рот разинул.
– Неужели вы не смогли подобрать в совет хоть одного надежного и идейно верного товарища? – не унималась Терентьева.
– Был такой. Живописец Косяков. Он пытался высказать отрицательное мнение, но говорить ему не дали.
– А вы? Человек, отвечающий за нравственную чистоту советского искусства, почему молчали? – крикнула Зинаида Сергеевна, покрываясь красноватыми пятнами.
– Хорошо, что молчал. Раньше меня слово взял Станислав Андреевич Прыгалин из ЦК. Вы меня не предупредили, что приедет такой высокий человек!
– Как Прыгалин оказался в Воскресенском? – побледнела Зинаида Сергеевна.
– Это я у вас, товарищ Терентьева, должен спросить. Прыгалин не только поддержал мнение Краснухина, но и посоветовал мне проводить возле фрески областные семинары работников культуры, чтобы, глядя на композицию Темлюкова, они духовно росли…
– Спасибо, товарищ Михеев, я все поняла, – упавшим голосом сообщила Зинаида Сергеевна.
Закончив разговор, Зинаида Сергеевна продолжала сидеть с трубкой в руках и, не замечая коротких монотонных гудков, смотрела в одну точку. "Почему Прыгалин? Откуда Прыгалин? Как Прыгалин?..
Клыков! Конечно Клыков! Она, старая дура, не учла противника… Она думала только о Темлюкове и вовсе выпустила из головы этого старого лиса. Ну и поделом…" Зинаида Сергеевна выдвинула верхний ящик, достала ручку и на календаре под завтрашним числом написала: «Вычеркнуть художника Краснухина из состава делегации Варшавской выставки». После чего надела габардиновый плащ и, выключив свет, вышла из кабинета.
2
Темлюков с носильщиком кое-как пристроили кованый сундук на тележку. Носильщик, удостоверившись, что странный багаж зафиксирован, рванул с места. Темлюков зашагал рядом, а Шуре пришлось бежать, поскольку ходить таким быстрым шагом, каким ходят московские носильщики, она не умела.
Мешали туфли на каблуках и людская толкотня.
Шура придерживала Темлюкова за рукав, боясь отстать и потеряться. Наконец они добрались до стоянки такси. В багажник обыкновенной машины сундук не входил, и им пришлось дожидаться «Волги»-универсала.
Шура смотрела на огни огромного города, на реки прохожих, снующих прямо под колесами, и у нее кружилась голова. Хотелось сбросить ненавистные туфли, но она стерпела.
Ехали недолго. Таксист помог Темлюкову затолкать сундук в лифт. Шура поежилась, когда скрипящая коробочка поползла вверх по этажам.
– Не оборвется? – спросила она с опаской.
– Что не оборвется? – не понял Константин Иванович.
– Ну, этот, лифт. Сундук-то тяжелый, – ответила Шура.
– Не знаю, – серьезно сообщил Темлюков.
Лифт дотащился до верхнего этажа. Темлюков, ругаясь и сопя, долго отыскивал ключи, нашел, отпер двери и, зайдя внутрь, зажег свет. Шура вошла и осмотрелась. Совсем не таким представляла она себе столичное жилье. Где полированная мебель? Где кресла и обязательный, с ее точки зрения, торшер?
Она покрутила головой, отыскивая телевизор, но и его не обнаружила. Деревянные стеллажи, сплошь заставленные холстами, делали помещение в глазах Шуры похожим на амбар или кладовку. Лежанка завалена книгами и журналами. Ее матюхинская постель перед этой выглядела царским ложем. Пол с подтеками масляной краски дополнял неприглядный вид.
Шура с дороги устала и теперь, поняв, что именно здесь ей предстоит обитать, очень хотела сказать художнику все, что она думала. А думала Шура так:
«Стоило для того, чтобы жить в этом сарае, потратить столько сил на старого козла?! Торчать перед ним в разных позах, подначивать и раззадоривать, обстирывать и кормить». Но Шура улыбнулась и, подойдя к стеллажам с холстами, нежно спросила: