Быстрый взгляд в зеркало. Отражение больше не искажено — я снова вижу маленький ресторанчик-кафешку и его на соседнем стуле.

— Что это, черт возьми, за зеркало?

— Украла из заброшенного дома, — резко отвечаю я.

Воцаряется тишина. Я молча беру зеркало и ухожу. Он меня не держит.

Десять процентов меня заканчивают школу и даже почти искренне улыбаются, подкидывая вверх шапочку выпускника. Десять процентов принимают поздравления и пожимают плечами на вопросы о том, куда я собираюсь поступать. Десяти процентам нравится, как он обнимает меня за плечи и рассказывает какие-то глупости, которые вроде бы должны меня рассмешить. Но я не умею смеяться.

Девяносто побеждает. Всегда побеждает. Побеждает ночами, когда я вскакиваю с криками после очередного кошмара, к которым я уже привыкла. Побеждает вечером, когда я вновь сажусь за стол и разглядываю искаженное отражение в старом зеркале. Побеждает и днем, когда я, не в силах выдерживать все это притворство, резко встаю и ухожу, запираясь в своей комнате.

Просто десять процентов не умеют сдаваться.

Я снова сижу перед старым зеркалом. Мои черты лица опять искажаются в зеркальной поверхности, но на этот раз я не вижу его. На этот раз на меня глядит девушка. Она похожа на меня — те же глаза, тот же изгиб губ, то же недоумевающее выражение лица… Но она красивее. А еще она сильнее — она может справиться с тем, от чего так страдаю я. Она может найти в себе силы, она, несомненно, могла бы быть счастливой, будь она на моем месте. Но она — не я.

Я узнаю ее. Это — десять процентов.

– Привет… — тихо шепчу я, проводя пальцами по стеклу. Она отвечает мне сочувственным взглядом.

Она — не я. В этом я точно уверена, хоть и не знаю, как такое может быть. Она любит одно, я — другое. Она мечтает об одном, я же, кажется, уже вообще не мечтаю. Она словно другой человек, каким-то образом связанный со мной, живущий моей жизнью.

Но хоть она и часто портит мне жизнь, она все же часть меня.

Сильно сжимаю дверную ручку. Костяшки пальцев белеют от напряжения, из горла вырываются сдерживаемые рыдания. На изрезанных подушечках пальцев — кровь.

Медленно вхожу в свой дом. На диване лежат красные, словно кровь, подушки. И пятно кетчупа на белой скатерти так похоже на кровь…

Чувствую, будто пятна крови остаются на ковре, когда я иду по нему к лестнице. На лестнице, когда я поднимаюсь наверх. На перилах, когда я хватаюсь за них, чтобы не упасть.

Когда я снимаю одежду и встаю под душ, мне кажется, что по моему телу стекают реки крови. Я смываю ее с себя, но она не уходит, она льется, словно бы ее запас бесконечен. Я вся в крови, как в какой-то грязи, которая въедается в кожу и остается на всю жизнь. Снова подступают рыдания.

В моей комнате словно бы все напоминает о крови. Старое зеркало, покрытое алыми разводами. Небрежно брошенный на кресле красный шарф. И темно-бордовые бусины, рассыпанные по светло-бежевому ковру — словно капли крови на светлой ткани.

Я запираю дверь на ключ, плотно закрываю окно. Рука тянется к обогревателю, и я, дрожа, выключаю его. Девяносто процентов меня любят холод. Десять любят тепло, но десять итак достаточно натворили за сегодня.

Я ложусь в кровать. Одеяло сегодня явно лишнее, и я лежу на простыне без него, обнимая подушку и дрожа от холода и слез. Но простыня расплывается перед глазами, и я снова вижу кровь. Много-много пятен крови. В конце концов я беру одну подушку и ложусь на пол. Да, так я засыпаю быстрее.

Впрочем, это не спасает от ночных кошмаров, сегодня особенно ярких и мучительных. Во сне меня преследует кровь, которой я не хочу.

Я не хочу этой крови. Не хочу этого всего. Не хочу.

Теперь мне, наверное, до конца жизни будет видеться во снах море крови.

Старое зеркало больше не стоит на моем столе. Да и стола теперь нет. Теперь у меня только кровать с белой простынью и стеклянная стена. А на стене висит рама от зеркала, напоминая о том, что даже оно не осталось в моей жизни надолго.

Теперь не зеркало искажает отражение, а стекло. Самое обычное стекло внутри рамы. Да и рама уже не та — все острые выступы спилили, потворствуя моему глупому желанию, чтобы зеркало было со мной. Но я не хотела его портить… Просто теперь рядом со мной не должно быть острых предметов, при помощи которых я могу навредить себе — так выразились родители.

Я не хочу вредить себе, нет… Я просто пыталась что-то почувствовать. Что-то кроме бесконечной боли, кроме этой никому не нужной тоски, сжигающей изнутри. Кроме этого ужасного комка в горле, когда проклятая очень хорошая память воспроизводит в мельчайших деталях худший день в моей жизни.

День, когда я потеряла его.

Я медленно иду по покрытой тонким слоем снега тропинке, вздрагивая от прикосновения холодной поверхности к своим босым ступням. Но это скорее приятное чувство. Я ощущаю себя настоящей. Словно я снова живу.

Понятия не имею, как мне удалось уйти из того ужасного места, где меня держат теперь, словно преступницу. В окружении этих белых и стеклянных стен я чувствовала себя взаперти, будто бы что-то мешало мне дышать. Теперь же я поняла, что было не так.