Чармейн позволила себе отдохнуть. Сидеть в глубоком кресле, подложив ноги на мягкий пуфик, пить яблочный сок в прикуску с ломтем хлеба, щедро намазанный маслом, чтобы молоко было пожирней. И смотреть, как бережно отец прикасается к внуку, как смотрит на нее совсем по другому, будто наконец нашел повод гордиться дочерью.

Идиллия длилась не долго — в дверь постучали. На пороге стояла мать Дэмиена, тот заглянул к ней по дороге в лес, сказал, что внук в городе. Она не выдержала, побежала к мэру посмотреть на Ветерка одним глазком.

— Кэрон! Заходи скорей, посмотри, каких гостей привечаем. Воистину королевских кровей!

Отец поднял Ветерка в воздух, Чармйен занервничала.

— Простите, без приглашения, мне очень неудобно, — забормотала мать Дэмиена глядя то в пол, то, щурясь, на малыша.

За ее спиной стояла лавочница Агнесса с подарком в руках, завернутом в красную яркую бумагу с золотым бантом. Передала его в руки матери и откланялась, а Кэрон вся красная от смущения прошла и села на диванчик подле Чармейн.

Кэрон подержать Ветерка не дали. Родители Чармейн знали, что дочь пришла всего лишь погостить и пользовались своим правом хозяев, не спуская внука с рук. Во время роскошного ужина отец то и дело отлучался принимать подарки от горожан. Несли одежку, игрушки, изысканные лакомства, которые по традиции кушали кормящие матери — хрустящие стебли аспарагуса, передаваемые из-за завесы на вес золота.

Когда Чармейн поднималась наверх покормить Ветерка, то позвала за собой мать Дэмиена, под предлогом помощи с застежкой на платье. В комнате дала ей на руки ребенка после кормежки.

Кэрон прижала к себе Ветерка, тот удобно устроился у нее на руках.

— Как он пахнет молоком! Вечно сидела бы тут и млела, глядя в эти чудесные глазки.

Чармейн ждала, скажет ли мать Дэмиена на кого похож Ветерок, но та молчала. Вот и хорошо.

— Давай не будем тут долго засиживаться. Твоя матушка верно ждет внизу и ревнует, что ты позвала меня, а не ее. Я благодарна, Чармейн, но нельзя злоупотреблять гостеприимством

А и верно! Чармейн не подумала, но Кэрол права — скорей всего мать стоит внизу, оскорбленная пренебрежением дочери и не смеющая самовольно вломиться к кормящей матери.

Чармейн попросила у Кэрол спуститься первой вниз, передать, что они с Ветерком скоро будут. На скорую руку перепеленала сына, жалея, что нельзя дать ему свободу подрыгать ногами в свое удовольствие.

Мать действительно стояла под лестницей. Чармейн передала ей Ветерка, со смиренным видом направилась в гостиную. Кэрол уже стояла в дверях, прощаясь с отцом. Повернулась помахать невестке, улыбнулась — Чармейн померещилась горечь в улыбке? — и исчезла в ночи.

Отец устало сел на диван и предложил дочери место подле себя.

— Скажи Чармейн, удалось ли тебе узнать что-то новое для Юстаса?

— Н-нет отец. Я была в тяжести и мало ходила по лесу, — соврала она.

— Он передал тебе еще одно письмо. Это просил не открывать, только для твоих глаз.

Чармейн приняла желтый конверт, запечатанный сургучом с затейливой печаткой волчьей лапы. Чармейн гладила воск пальцем, не решаясь сломать печать.

— Юстас очень плох, дочка. Я понимаю, ты была в тягости и не могла уделить время его просьбе. Теперь, разрешившись бременем можешь подумать о брате.

«Вот, все, что ему нужно от меня!» — с горечью отметила Чармейн.

— Теперь у тебя свой ребенок, может поймешь со временем, что значит днем и ночью думать о его благополучии.

— Отец, ты ведь понимаешь, что толкаешь меня на преступление против леса?

— Понимаю. Поверь, мы с матушкой беспокоимся и о тебе. Никому не пожелаю выбирать между своими детьми. Прости, может я ошибался, но мне казалось ты сама радеешь о судьбе брата.

Чармейн промолчала в ответ. Она чувствовала себя виноватой перед Юстасом. Полагалось его любить, но ничего похожего она в себе не ощущала. Ей было все равно, жив Юстас или мертв. Ей стало стыдно и она опустила голову.

Отец посчитал это положительным ответом. Одобрительно положил тяжелую руку на плечо и вышел из комнаты, оставив наедине с письмом.

Чармейн выдохнула и вскрыла его.

«Возлюбленная сестра,

Моя судьба в твоей власти. Родители передали весть о мужестве и силе воли младшей сестренки. Горжусь тобой, милая Чармейн. Я не смел надеяться на твою руку, протянутую в беде. Когда просыпаюсь ночью, осознавая свое дикое одиночество, то вспоминаю, что сестренке не безразличен брат и мне становится чуть легче дышать. Я кашляю кровью, Чармейн. Это начало конца.