Мама тогда ничего и не заметила. Прошло чуть больше двадцати минут, пампушки сварились, она быстро сняла крышку, вытащила пампушку, завернула в маленькое полотенце и протянула мне.

Стоило мне откусить кусочек, как я забыла о том, что у меня только что болел левый глаз. Примерно через полчаса слева на лбу выросла огромная шишка, а вокруг левого глаза образовался синяк. Мать увидела это и поняла, что переусердствовала. Она присела на корточки и начала массировать больное место.

Синяк и шишку увидели все соседки во дворе. Тетушка Кун, по-прежнему такая же прямолинейная, тут же накинулась на мать с обвинениями, дескать, почему та распускает руки. Тетушка Кун спросила:

– А если бы ты глаз ребенку повредила, тогда что?

Матери было всего двадцать пять лет, из-за житейских трудностей она стала нервной и срывалась на детях. Отец работал в отделе министерства водного хозяйства на реке Хуанхэ, круглый год в разъездах. Он тянул вдоль русла Хуанхэ линии электропередач и без конца мотался по реке. В провинции Хэнань он посетил Саньмэнься, Гусянь, Боай, Сюу, Ланькао, Учжи, Чжэнчжоу и еще кучу мест. Тогда отец еще был молод и полон сил, кровь в нем бурлила. Они с коллегами-связистами, прокладывавшими телефонные линии, проводили разметку. Через каждые пятнадцать метров ставили электрический столб, затем протягивали электрические провода до следующего, и так продолжалось в адскую жару и лютый холод. После того как все столбы были вкопаны, он надевал ботинки со специальными зацепами и карабкался наверх, чтобы закрепить электромагнитную головку и закрутить винты. После образования КНР отец стал первым, кто оставил следы нового поколения китайцев вдоль Хуанхэ.

Вот только в Кайфэн отец очень редко возвращался.

Большую часть времени мы с младшими братишкой и сестренкой проводили с матерью. Отец каждый месяц получал пятьдесят шесть с половиной юаней, за вычетом трат на еду и одежду он мог посылать домой всего лишь тридцать юаней. Мать одна тянула троих детей, а семье из четырех человек на тридцать юаней прожить невозможно. Явственно помню, что по мере того, как я день за днем подрастала, мать перепробовала кучу работ: она возила тележку, была вышивальщицей на заводе, шила одежду на фабрике готового платья, на заводе жестяных изделий орудовала молотком, изготовляла ведра и трубы. Она бралась за любую работу, и за грубую, и за тонкую, и даже сдавала кровь за деньги, чтобы прокормить нас.

Про то, как она сдавала кровь, я больше всего не люблю вспоминать. Это моя самая глубинная боль, причина того, что в юности я рано созрела; мой источник самоуничижения, а еще печаль, когда при воспоминании сердце обливается кровью.

Мать родилась в богатой семье. Разумеется, сразу после Освобождения ее родные потеряли все. Впоследствии она вышла за моего нищего отца и вместе с ним перебралась из Фуяна в Кайфэн.

Мать была высокой и стройной, с румяным лицом и сильными руками и ногами. Она столько раз бралась за такую изнуряющую и тяжелую работу и все сдюжила. В юности мама была основным поставщиком банка крови в Народной больнице Кайфэна. Ее налитое здоровое тело стало идеальным источником столь нужной в больнице крови.

Тогда не было телефонов, и если вдруг кому-то из пациентов требовалось переливание крови, то за моей мамой специально присылали курьера. Каждый раз мама сдавала двести миллилитров крови, за что получала двадцать четыре юаня. Как-то раз я специально нашла бутылку соответствующего объема, чтобы посмотреть на верхнюю отметку на шкале. Вот как выглядела большая бутылка крови, которую выкачали из тела моей матери, истощающей силы на работе и при этом недоедающей, но все еще молодой и полнокровной. Я с малого возраста запомнила объем в двести миллилитров и сумму в двадцать четыре юаня. Двадцать четыре юаня в обмен на двести кубических сантиметров крови!

Каждый раз перед походом в больницу мама заранее выпивала чашку подсоленной воды. Она считала, что от этого кровь станет жиже. На самом деле ничего подобного не происходило. Кровь – это кровь, а вода – это вода, две совершенно разные вещи. Но матери откуда было это знать, она считала, что стоит выпить подсоленной воды, и кровь станет пожиже. Когда на долю простых людей выпадают невзгоды, они начинают твердо верить во всякую чушь, не стоит их винить. Приобретя подобный опыт, повзрослев и став писательницей, я требовала от себя не судить окружающих, опираясь на мораль, а разбираться в глубинных мотивах, всецело понимать людей и сочувствовать им.

Однажды из больницы прибежал мужчина средних лет и пригласил мать на сдачу крови. Я сердито уставилась на визитера в надежде, что тот уйдет; я хватала мать за рукав, громко ревела и не отпускала ее. Я дрожала всем телом в ужасе от того, что мама сдаст кровь, упадет без чувств, не сможет больше встать и не вернется домой.

Посыльный из больницы, поглядев на мои выкрутасы, сказал матери:

– Потом поговорим.

Он ушел, а мать не стала меня ругать, а лишь обняла.

Я бормотала:

– Ты мне одежду новую можешь не покупать, я в школу не пойду, не придется за учебу платить, только ты больше не ходи в больницу.

Будучи совсем маленькой, я редко весело смеялась. В глазах отражались неуверенность, ужас и скорбь. Нищета заставила меня рано созреть, научила постоянно беспокоиться.

В бедности мы с матерью поддерживали друг друга. Поэтому, когда у мамы было плохое настроение, как бы она ни била меня, как бы ни рычала, я не сердилась и не ненавидела ее. Помнится, как-то раз я повела младшего братика гулять. Я посадила его на плечи и пошла, но оступилась, и брат свалился. От страха я чуть не померла. Мне в тот день влетело. Но все прошло. Мама частенько говорила: «Дети забывают побои, но не забывают кормежку».