Научное знание все чаще испытывает проблемы, сталкиваясь с менее формализованными знаниями, основанными на опыте или культуре отдельных социальных групп. В ряде исследований в сфере здравоохранения и сельского хозяйства, проводившихся в 1980–1990-х гг., применялись термины «непрофессиональное знание» или «непрофессиональная экспертиза» (lay knowledge, lay expertise) для обозначения опыта, использовавшегося пациентами и фермерами в конкретных ситуациях и уточнявшего определения, которые дали ученые (Wynne 1992; Epstein 1995). Однако это вызвало возражения, состоявшие в том, что об экспертизе можно говорить лишь в отношении тех, кто обладает формальной квалификацией (см. Durodiе 2003).

Научная экспертиза в современном обществе сталкивается с серьезными вызовами, такими как возрастающая доступность научной информации для неспециалистов, растущие сомнения в выборе и компетентности экспертов, доступность для широкой аудитории противоречивых дискуссий, которые ведут специалисты в своем кругу, а также конкуренция экспертиз.

Фигуры известного (visible scientist) или публичного ученого (public scientist) встречаются в каждом поколении с тех пор, как в XVII в. возникла современная наука. Известными общественными деятелями были некоторые основатели современной науки, а такие научные институции, как профессиональные сообщества и академии, хотя бы частично занимались тем, что открывали науку для широкой аудитории. Однако тех, кто занимался наукой, вплоть до XIX в. даже не называли учеными, а слой общества, потенциально интересовавшийся наукой, сводился к узкой группе высокообразованных людей. По мере профессионализации занятий наукой, быстрого роста числа ученых и формирования массовой аудитории росла обеспокоенность относительной незаметностью науки: большая часть науки и ученых оставалась невидимой для большей части общества. Классическое американское исследование (Goodell 1977) привлекло внимание к известным антропологам, психологам, молекулярным биологам как популяризаторам и толкователям современной науки. Но оно также высветило институциональные оковы – за стремление к публичности ученый мог быть и вознагражден, и наказан.

Социальные обстоятельства той эпохи требовали большей доступности научных знаний. Космическая гонка, в которую вступили два главных геополитических блока, привела к росту государственных инвестиций в науку и технику и подстегнула интерес к научным открытиям. Быстрое развитие медицины и информационных технологий требовало популяризаторов. Самые успешные из них воспользовались возможностями, которые предоставляло быстро распространившееся телевидение, и вскоре стали широко известны. Харизматичные или просто фотогеничные специалисты по астрономии, новым технологиям, естественной истории сделали карьеру в качестве телеведущих. Другие, призываемые в политику и медиа в качестве экспертов, также становились публичными фигурами как авторы газетных статей, участники телешоу, члены консультативных комитетов или экспертных групп, наконец как политики.

С 1970-х гг. в разных странах мира создавались министерства науки, технологий или научных исследований, а отдельные ученые вошли в политику как советники или политические деятели. Эффект присутствия таких широко известных ученых – в медиа, политике и в общественной деятельности в широком смысле слова – и характер их известности могут рассматриваться как важная составляющая при анализе научной культуры той или иной страны (см. ниже Научная культура). Подпитываемая дальнейшим развитием массмедиа, культура знаменитостей, выросшая вокруг сферы развлечений и спорта, оказала влияние на многие секторы, и теперь наряду со знаменитыми актерами, писателями, экономистами во многих обществах присутствуют знаменитые ученые (см. написанную Фэи и Левенстайном главу этого пособия). Их мнения востребованы и распространяются на темы, лежащие далеко за пределами сферы, в которой они получили признание как ученые, их частная жизнь становится достоянием публики: одна из особенностней современной ситуации состоит в том, что взаимопроникновение науки и общества происходит и подобным образом.

Термин «научная культура» или «культура науки» используется в разных вариантах и означает место науки в культуре страны или ином культурном контексте. Эти взаимозаменяемые термины преобладали в дискуссиях последних нескольких десятилетий. Один из вариантов, на который явно оказала влияние концепция «двух культур» Чарльза Перси Сноу, сопоставляет научную культуру с культурой гуманитарной, искусством, оспаривая их разделение и недостаток общественного внимания к науке (Snow 1959). Другой вариант употребления фактически взаимозаменим с пониманием науки обществом в более традиционном и ограниченном значении. Такое использование термина приравнивает научную культуру к уровню научной грамотности, а также вниманию и интересу публики к проблемам науки; таким образом, общественность переходит с дефицитно-диффузионистской точки зрения к принятию и поддержке достижений науки и техники. Такое употребление термина было расширено, чтобы он охватывал также и технику, как во французской формуле CSTI (culture scientifique, technique et industrielle) или как в недолгое время принятом Европейской комиссией сокращении RTD culture, относящемся к научно-техническим разработкам (Miller et al. 2002).

Узкая диффузионистская интерпретация научной культуры подвергалась критике как ограниченная и плохо обоснованная (см. выше Дефицит, Модели). Как показывают исследования, опасения и скептицизм по поводу достижений науки могут быть связаны с более высоким уровнем образования и информированности (иначе говоря, с более высокой научной культурой), и напротив, слепое доверие к науке – а в некоторых случаях даже ожидание от нее чудес – может быть совершенно оторвано от реальных знаний и понимания науки (см. Bucchi 2009; а также главу, написанную для этого пособия Бауэром и Фаладе). Узкое понимание научной культуры в духе построений Сноу подразумевает, что она представляет собой отдельный, целостный и монолитный объект, который может быть внедрен в общую культуру и общество с помощью соответствующих коммуникаций.

Более широкий подход подчеркивает разнообразие и фрагментированность научной деятельности, значительную проницаемость границ между современной наукой и жизнью общества, взаимное оплодотворение образов и нарративов в культуре и научных идеях и концепциях, заметное присутствие в общественной жизни и современном искусстве деятелей науки и научных концепций. Такое понимание взаимодействия научной культуры и жизни общества включает не только восприятие общественностью научных знаний как таковых, но и осознание науки частью общества и частью культуры и, следовательно, способность открыто, уравновешенно и критически обсуждать и оценивать роль науки, ее приоритеты и влияние. С недавних пор идет дискуссия об индикаторах измерения научной культуры как комбинации традиционных показателей (например, инвестиций в науку и их отдачи), показателей активности научной коммуникации (от освещения в СМИ до посещаемости научных музеев) и отношения общества к науке.

Концепции, подобные рассмотренным выше, будет использоваться и дальше, и б'oльшая ясность относительно их применения поможет будущим исследованиям. Однако, как упоминалось выше, в этой сфере наблюдаются значительные сдвиги, требующие новых подходов, а возможно и новой терминологии. Так, для описания доступности (во всех смыслах этого слова) ученых и научных организаций к практике и логике общедоступных медиа была предложена концепция медиатизации (Weingart 1998; Peters et al. 2008; R"odder et al. 2012). Она может оказаться продуктивным способом перестроить коммуникационные отношения и прежде всего отойти от представления науки и общества как отдельных и отличных друг от друга. Вероятно, это остается центральной проблемой современного изучения научной коммуникации, но есть и ряд связанных с ней проблем, порожденных коэволюцией науки, общества и средств коммуникации. Мы попытаемся определить наиболее важные из них.