В работе В. А. Рогова (1992) содержится обзор отзывов иностранцев относительно существовавших в России кодексов права и репрессивной политики государства. На них часто ссылались исследователи, но систематический обзор именно по уголовно-правовой тематике был сделан впервые. В. А. Рогов также одним из первых выступил с опровержением тезиса о «необузданной жестокости» российского феодального права, обратив внимание на присущее в то время «карательной политике элементов здравого смысла, политического такта и большой доли терпимости». Проведенное им сравнение карательных санкций русского средневекового права с санкциями западных государств подтвердило выдвинутый им тезис.

Продуктивной в исследованиях В. А. Рогова является попытка выяснения влияния общественного мнения, получившего наиболее адекватное выражение в политических трактатах и публицистических произведениях мыслителей и публицистов, на законодателей и непосредственно на практику применения наказаний. Однако полного освещения эта тема у него не получила [79] . Им не исследованы в этой работе санкции, содержащиеся в Судебниках 1589 и 1606–1607 гг., анализ которых мог бы полностью подтвердить выдвинутые им же самим предположения относительно репрессивной политики государства. К сожалению, в литературе до настоящего времени имеет хождение заключение, что в этих Судебниках «имеет свое логическое продолжение принцип устрашения, заложенный еще в Судебниках 1497 и 1550 гг.» [80] .

Между тем в Судебниках 1589 и 1606–1607 гг. санкции продолжают оставаться альтернативными и неопределенными, позволяющими судьям даже при применении статьи, содержащей санкцию, предписывающую смертную казнь, назначить другой вид наказания. В них отсутствует указание на способ применения смертной казни, а при назначении наказания в виде битья кнутом количество ударов не устанавливается, как и сроки тюремного заключения. Указания о них, как правило, весьма неопределенны: «вкинути в тюрьму» или «вкинули в тюрьму до государева указу». Следует согласиться с тем, что такая неопределенность в санкциях дает возможность уменьшить тяжесть наказания. Судья, например, мог назначить не 50 ударов, а только 5, определить тюремное заключение сроком не в 15, а в 5 лет и т. д., но могло быть и наоборот. При выборе санкции судьей приоритет явно остается «за крепкой порукой», даже если речь идет о совершении тяжких преступлений. Законодателя прежде всего интересует возможность возмещения ущерба потерпевшей стороне и предупреждение рецидива в дальнейшем со стороны осужденного лица. «Крепкая порука» обеспечивает надзор за поведением преступника, проживающего с поручителем совместно на территории одной общины. Даже если не находится желающих предоставить «поруку», то предлагается «вкинуть в тюрьму» преступника до тех пор, пока «крепкая порука» не отыщется. В случае если преступник раскаивается, наказание ему, безусловно, смягчается, во всяком случае, смертная казнь ему уже не грозит.

Барона Мейерберга, посетившего Россию в XVI в., удивила мягкость приговоров, выносимых по отношению к раскаявшимся преступникам. Его поразило, что признавшего свою вину и раскаявшегося вора, укравшего драгоценности из церкви, посадили всего на 42 дня в смирительный дом, а затем отправили в монастырь, в то время как в других странах ему бы не миновать костра [81] .

В. А. Рогов в более поздней работе [82] вновь повторил свой вывод о явном преувеличении представления о жестокости наказаний в средневековом российском праве и продолжил свои изыскания в области определения влияния идеологии на реализацию законодательства о смертных казнях, связанные с выяснением категориального аппарата мышления средневекового человека. В этой работе им исследовался несколько другой аспект идеологического влияния на практику применения смертных казней, а именно «влияние народной идеологии». Постановка вопроса, безусловно, правомерна, поскольку влияние общественной (в том числе и политико-правовой) мысли весьма значительно, ибо именно мыслители и публицисты первыми выступают с критикой недостатков существующего государственно-правового устройства, аккумулируя в своих произведениях ожидания общества от законодателей, а впоследствии в своих трактатах и публицистических произведениях легитимируют происходящие перемены, выражая их одобрение или порицание.

Общественное мнение, представленное в такой форме, влияет на законодателей, довольно часто вынуждая их принимать соответствующие нормативные акты [83] . Например, Губная и Земская реформы были приняты под давлением снизу, ибо наместническая практика реализации власти и управления, особенно собирания налогов и вершения правосудия, довольно широко обсуждалась в публицистике и в конечном счете подвела правительство к необходимости глубокого реформирования всей организации власти и суда на местах. Приговор царский о кормлениях и службе 1556 г., активизировавший повсеместное внедрение выборной местной власти и суда, прямо ссылается на то, что причиной принятия этого акта являлись критические замечания, систематически поступавшие в адрес наместников, особенно в области собирания налогов и судопроизводства. Действительно, наместническое управление осуждалось многими мыслителями (И. Пересветовым, Максимом Греком, Зиновием Отенским и др.). Принятие Приговора о лжесвидетельстве и ложных исках 1582 г. также вызвано осуждением общественным мнением корыстного лжедоносительства и лжесвидетельства, на что и отреагировал законодатель запретительными мерами, сопровождавшимися санкциями. Таких примеров можно привести множество (причем в любую историческую эпоху), поэтому представляется весьма продуктивным метод совместного изучения нормативного материала и учений о праве и государстве [84] .

Что касается вопроса о наказаниях, предусмотренных нормативными актами, то следовало бы отделять наказания, непосредственно содержащиеся в санкциях законов, от практики пыток, применяемых при задержании преступника и расследовании совершенного им деяния соответствующими работниками судебного аппарата.

В. А. Рогов справедливо заметил, что беззакония и казни, совершаемые в период опричнины, никак нельзя относить к законодательству, поскольку выдвигаемые царем обвинения «не зависели от норм действующего права#* Опричнина, развязавшая в стране кровавый террор, применяла различные изощренные виды пыток и способы смертной казни, которые совершались исключительно в силу «присвоенного Иваном IV права» бесконтрольно подвергать наказаниям лиц, заподозренных царем в измене, крамоле и т. п. [85] Рассматривая далее политику Федора Иоанновича, Бориса Годунова, Лжедмитрия I и Василия Шуйского, В. А. Рогов, к сожалению, конкретно не изучал тексты законов, изданных этими царями.

Восстановление законности В. А. Рогов связывает только с царствованием Михаила Романова. Представляется, что этот процесс начался значительно раньше, ибо меры к восстановлению законности принимались Федором Иоанновичем, Борисом Годуновым и Василием Шуйским и даже Лжедмитрием I.

Василий Шуйский при вступлении на престол клятвенно обещал подданным правовую защиту личности и имущества каждого из них. В 1610 г. при заключен и и договоров с польским королем Сигизмундом III о приглашении королевича Владислава на Московское государство русская сторона тщательно прописала организацию высших органов власти и управления и основные принципы реализации правосудия в государстве.

В. А. Рогов ссылается на бессудные расправы населения с поляками, а поляков с россиянами, но это вопрос другой. Законодательство и его уровень – отдельная тема, и она показательна для менталитета законодателя и его реализации именно в нормативных актах, а не в отношении к поступкам подданных, особенно в ситуации, когда одной стороной являются вызывающие ненависть оккупанты. В. А. Рогов поставил много вопросов, на которые еще не получены ответы, в частности, недостаточно исследован вопрос о законодательстве периода конца XVI – первой половины XVII в. и о влиянии идеологии на его принятие [86] . Эта тема еще ждет своих исследователей.