В Зоиной сумке не было никаких средств, чтобы украсить себя к предстоящей свадьбе. Она уже знала, что подарит деньги, потому что ничего другого подарить не могла. Никакого наряда у неё не было. Из косметики, так -же, ничего, кроме туши для ресниц и блеска для губ. Даже расчёску она позаимствовала у Ивана.
Annotation
Блынская Екатерина
Блынская Екатерина
любимцы молний
В Зоиной сумке не было никаких средств, чтобы украсить себя к предстоящей свадьбе. Она уже знала, что подарит деньги, потому что ничего другого подарить не могла. Никакого наряда у неё не было. Из косметики, так -же, ничего, кроме туши для ресниц и блеска для губ. Даже расчёску она позаимствовала у Ивана.
В окно номера она видела, как Иван пригнал машину на стоянку. Теперь ей стало лучше. Она обрела прошлую уверенность. Больше не мучила мысль, что делать дальше. Она заплатила Петру Фёдоровичу сколько он попросил, и со спокойной душой стала прибираться в номере, ставя все предметы и вещи на свои места.
Зоя подозревала, что уже вся турбаза, во главе с Людмилой Васильевной перемыла кости ей и Ивану до дезинфекционного состояния. Проблема заключалась в том, что Зоя не могла уехать раньше. Она уже себя скомпроментировала. Зоя прощалась с этим местом, с детством и турбазой. Она понимала, что вот-вот время выйдет и она никогда сюда не вернётся. Прощалась со всем сразу и по отдельности : с убогой облупившейся открытой сценой-эстрадой, выложенной полыми стеклянными кирпичиками, в которых за многие годы выросли мхи и собрались сосновые иглы, с корпусами, с их давно обнищавшей обстановкой, разломанной мебелью, раковинами, падающими на руки, унитазами, ходящими в разные стороны и вечно подтекающими ржавой водой, с угрюмой чашей недостроенного бассейна, которая только зимой была нарядно и бело укрыта снегом, а летом собирала в себя заблудших лягушек, тритонов и глупых ящерок, решивших погреться на рассыпающемся бетоне. Бедная конюшня с простуженными денниками, облупленная баня, старая столовка с извечным запахом детсада-школы-кулинарии...Наконец, стадион, с обвалившимися рядами и пустыми стендами во славу пионерии, с которых дождём осыпалась смальта и мозаика. Уже ничего нет и не будет. Снесут недоразвитые корпуса, выкинут лыжи из подвала, раздербанят бар и столовку. Лошадей на мясо, лошадниц просто выкинут.Освободят стадион, обложат бассейн нефритово -зелёной плиткой, поставят крышу. Построят коттеджи и продадут их за зелёные бабки. Всё здесь будет жить : ели будут сладко вздрагивать от барских фейерверков, дорожки лосниться новым покрытием. На площадке перед столовой навек замолчит громкоговоритель. Конец всему. Время румяных пионеров прошло, им на смену придут холёные розовощёкие пупсы и крашенные тринадцатилетние нимфетки с мелированными чёлками и неудивлёнными глазами. Они будут тупо торчать в Интернете под сводами этих сосен, похожих на одуванчики, под которыми ещё сорок лет назад гудели пионерские костры, бегали по крапиве задиристые "сорви - головы" и комиссары Каттани...Никто не будет свистеть им в смешные свистки больше рта, никто не будет будить их горном:
"Вставай!Вставай!Штанишки надевай!" "Бери ложку,бери хлеб и садися за обед!"
Зоя болезненно морщилась, думая о наступающем времени и не видела в нём себя...Такое ощущение было у неё лет десять назад, когда она из девушки разом превратилась в женщину, впервые склонившись над убегающим борщом. Ей стало противно вспоминать этот борщ, ставший для неё символом семейной жизни. Но запах его доносился из столовой даже сюда. Запах ещё живого, обетованного совка, который убивают, а он дышит щами из свежей капусты прямо в лицо напирающему капитализму.
Зоя, одевшись и причесавшись перед стеклом окна, вспомнила, что у неё есть пудра с маленьким зеркальцем и кинулась красить глаза. Ей хотелось сегодня быть торжественной, бальной, пусть и в джинсах, пусть в балахонистой кофте с растянутыми трикотажными карманами, но быть чистой, пушистой и глазастой.
Она нарумянила щёки, показавшиеся ей бледными, намазав их помадой и растерев её по скулам.
– Я прекрасна.
– уверила она себя вслух.
В дверь тихонько постучали. Прибыл Иван.
Он вошёл, как к себе домой, крутя на указательном пальце ключи от машины.
– Тачка работает...Видишь, и в сервис ехать не пришлось. После приезда в столицу, отдай её ребятам. А то Фёдорыч вырезал катализатор...пока менять не стал...Напрямую подварил...
Иван был свежевыбрит, красиво причёсан, под курточкой виднелась светло-серая рубашка в тонкую чёрную продольную полоску. На этот раз он был не в берцах, а в красивых чёрных ботинках и чёрных же брюках, аккуратно выглаженных. Правда, глаза его отчего-то бегали и тёмные губы были серьёзно сжаты.
– Я доеду, да? Точно доеду?
– спросила Зоя, глянув на него и пряча пудреницу.
– Куда ты денешься...Кстати...прекрасно выглядишь.
Иван притянул Зою за талию к себе и положил ей ключи в хомут низко опущенного воротника.
– Может, не пойдём?- прошептал он и придвинув Зою к косяку двери, поставил свою правую ногу между её коленок.- Поедем...куда - нибудь?
Зоя замотала головой.
– Ночь же ещё...Шампанское, вон...на окошке греется.
– ответила она, подбирая ключи.
Иван вздохнул.
– Жаль...Ну, да ладно.
– Твоя мама придёт на свадьбу?- спросила Зоя осторожно.
Иван вспыхнул, оторвался от косяка и открыл дверь.
– Нет, не придёт.
– А Жанна?
– Жанка поехала тусить в Звенигород, со своим ухажором...
– Твоя мама...не обижается на меня?
Иван отвернулся.
– Мне завтра на работу...на сутки...пойдём, фенёк...
– Пойдём.
Зоя заперла дверь, накинула куртку и приняла руку Ивана.
– Напомни мне, чтобы я забрала у тебя свой подарок.-сказала она, когда они уже вышли из корпуса.
– Ах, да...хорошо.
– Ты ещё не пожалел, что именно мне его подарил?
– Нет, не пожалел.
– Ну, и хорошо.
Перед столовой уже собирались люди, спешащие на свадьбу. Парни, все в чёрном, стояли в кружке и что-то громко обсуждали, куря и размахивая бутылками. Все уже были давно нетрезвы. Девчонки натужно хохоча, поджимая ноги и подпрыгивая перед резной столовской дверью, курили. Из холла столовой разносились громкие звуки попсовой музыки, стены вибрировали и по ним метались цветные огоньки светомузыки и белые зеркальные пятнышки диско-шара.