Я посмотрел в камеру и удивился – изображение радовало глаз и было совсем не тем, что находилось перед кинокамерой. Я снял то, что сумел создать Урусевский, затем открыл компендиум кинокамеры со всеми насадками и снял то, что было перед камерой, и затем снова закрыл компендиум. На экране я увидел красивый кадр, затем блекло-серое состояние природы и опять красивый кадр. Эту «манипуляцию» я вставил в свой дипломный фильм «Путь к экрану». Я снимал свой диплом о том, каков «путь к экрану» двух совершенно разных фильмов. Это были фильм-сказка «Садко» и, к сожалению, последний фильм великого режиссёра Всеволода Пудовкина «Возвращение Василия Бортникова».

Не могу не вспомнить еще один эпизод на этой же картине. Под Звенигородом шли съемки зимней натуры. Снимается кадр – героиня на повороте вываливается из саней. Я подговорил Сергея Павловича Урусевского попросить Пудовкина показать, как надо это делать героине фильма. Пудовкин с готовностью сел в сани, и вот из-за поворота в красивом зимнем лесу несутся конные сани. Всеволод Илларионович эффектно вываливается из саней, а я снимаю это ручной камерой. Пока Пудовкин возвращается, я договариваюсь с Урусевским и другими участниками киногруппы о том, чтобы сказать ему, что это получилось не очень интересно, короче – не то. Пудовкин удивлен, но идет еще раз показать, как эффектно вываливаться из саней. Я опять снимаю, спрятавшись за кустами. И тут Всеволод Илларионович видит меня и зло грозит мне кулаком. А вечером в местном доме отдыха, где жила вся киногруппа, когда я принимал душ, ко мне вваливается Пудовкин и протягивает мне намыленную мочалку. Тру кинематографическому гению спину. А затем, намылив свою мочалку, я протягиваю ее Пудовкину. Немая сцена, как в «Ревизоре»! Несколько секунд недоуменного выражения лица и… Режиссер все же начинает тереть мне спину, приговаривая: «Мало того, что заставил старика падать из саней, да еще и это!» Потом за ужином Всеволод Илларионович сказал: «Обязательно покажи мне, ух, стервец, что получилось на экране, не забудь!». Спустя время он посмотрел мою дипломную работу и она ему понравилось (или сделал вид?). И при каждой встрече на Мосфильме Пудовкин грозил мне пальцем, правда, с улыбкой! Но я морально оправдывал себя. Я напомнил Пудовкину, что во время съемки в павильоне он никак не мог добиться от актера определенной эмоции – взрыва бешенства и испуга. Всеволод Илларионович шепнул что-то своей ассистентке, и она во время съемки подползла к актеру и вонзила ему в мягкое место булавку. Актер взревел, начал орать, даже грозил жаловаться. А Пудовкин захлопал в ладоши и воскликнул: «Молодец, наконец-то превзошел сам себя! Браво! Кадр снят!». Видели бы вы какие различные эмоции пролетели по лицу режиссера, когда я сказал Всеволоду Илларионовичу, что в легкой форме повторил его гениальную находку. Искренний хохот – и я оказался в его объятьях, одного из трех гениев русского кинематографа – а это, как известно Эйзенштейн, Довженко и, конечно, Пудовкин.

Так вот, на съемки фильма «Целина» вместо заболевшего Ю. Екельчика прилетел на целинные земли С. Урусевский. Несмотря на разные служебные высоты – он главный оператор, я всего лишь ассистент, и разницу в возрасте, у нас уже на предыдущем фильме сложились довольно теплые, даже почти дружеские отношения. Он иногда спрашивал у меня, как бы я построил тот или иной кадр. Как-то снимали сцены в декорации железнодорожного вагона в павильоне. Сергей Павлович долго возился с какой-то многопружинной подставкой под штатив кинокамеры. Пружины выскакивали, дело явно не шло. Я сказал: «Давайте я сниму сцену в качающемся вагоне ручной камерой, покачиваясь на своих коленках, а?».

– «Ну, ты придумаешь!»

А в конце смены Сергей Павлович шепнул мне: «На завтра закажи «Конвас-автомат». И снимал, приседая на коленках сам! Сергей Павлович допускал к камере, только когда шли параллельные съемки. И вообще он не любил выпускать кинокамеру из рук, видно боясь за качество съемки.

По-моему, Урусевскому очень понравилось снимать свободной от штатива ручной камерой, хотя до этого он не любил и, кажется, совсем не снимал ручными камерами. Но в следующих фильмах Сергей Павлович широко и красиво снимал длиннющие планы ручной камерой, особенно в гениальном, думаю лучшем фильме XX века «Летят журавли».

Я уверен, крупные планы в этом фильме стоят того, чтобы попытаться осмыслить и поучиться у великого оператора. Но об этом в разделе «Портрет в живописи, фотографии и кинематографе». Он был волшебником в применении всяческих сеточек, оттененников, диффузионов и туманников. Я наловчился делать для Сергея Павловича самые невероятные насадки, продернутые сеточки и многое другое. На съемку я всегда таскал кофр, наполненный всем вышеперечисленным и еще многими фильтрами, в том числе нейтральными и цветными оттененниками.

Приведу один из рабочих эпизодов, который реально показывает, как трудно давалось Сергею Павловичу рождение высочайшего качества изображения.

– Юра, давай поставим сеточку, которую ты недавно сделал!

Ставлю.

– Нет, не то. Поставь ту, которая была у нас три дня назад!

Ставлю.

– Опять не то. А давай еще раз ту, которая новая!

Ставлю.

– Ну, нет, лучше ту, которую мы ставили на прошлой неделе.

Ставлю.

– Н-да. А если найти сеточку, которую мы ещё не ставили?

Нашел. Ставлю.

– А давай…

Так продолжалось по-моему бесконечно. Калатозов сидел как бы погруженный в свои думы, только желваки быстро вращались и выдавали его чувства. И тут я взорвался! У меня в мозгах что-то закипело, и я наговорил своему любимому мастеру кучу ненужных слов. Калатозов тоже вскочил, и было ясно, что он согласен со мной.

Вечером, после окончания съемки, я обдумывал, как же попросить у мастера прощения, а вышло все наоборот.

Урусевский подошел ко мне.

– Ты уж меня прости, я такой зануда. Да, я такой. Прости, пожалуйста!

И мы обнялись. Калатозов воскликнул:

– Напряжение этого дня улетело. Вот и ура!

А в последующие дни Урусевский уже заранее просил приготовить те или иные насадки на объектив. Я понимал, как трудно и даже болезненно рождает Сергей Павлович киношедевры, ведь у него была своя и очень высокая планка качества изображения. Полезных метров мало, зато качество картин, снятых Урусевским, потрясает.

Урусевский на съемочной площадке был сух и молчалив, без улыбки, весь зажатый. Уткнется в камеру и застынет, будто замрет в восторге. Вся съемочная группа начинает говорить полушепотом. Тишина! Съемочный процесс шел со скрипом, полезных метров за съемочный день выдавалось меньше, чем в других киногруппах, зато качество снятых кадров было выше!