— Сколько дадите, — не глядя ни на свой товар, ни на Тэклю, ответила Нина.

— Ну, а за это сколько?

— Сколько дадите…

Тетка Ева, видя такое состояние Нины, сказала бабам:

— Вы ей жирами… Понемногу, сколько сможете… Что-нибудь другое ей тяжело будет нести. Лучше жиры.

— Ну вот, хорошо…

— Не обидим… Спасибо, — благодарили бабы.

Вскоре они ушли, и в хате без них стало тихо и пусто, Нина, грустная, сидела на лавке.

Тетка Ева что-то говорила ей, но Нина не слушала. Поужинала и полезла на печь.

Старалась отогнать от себя мысли, сомнения, старалась уснуть, и вскоре сон сморил ее.

Проснулась, когда уже было светло. Пошевелила рукой, ногой — они уже не так болели. И на сердце было спокойнее. Может, и правда ничего плохого она не сделала…

Оля снова пела свои песни, Вера сидела у стола, читала какую-то книжку, Костя ходил взад-вперед по хате — от кровати к печке и обратно.

Вошла тетка Ева с белым узелком под мышкой.

— Ходила вот к Стэфке за твоим салом, — сказала она. — Боялась, чтоб не выкинула какой фокус. Бери, два кило, — положила она узелок на лавку.

Смеясь, тетка стала рассказывать, как отдавала ей Стэфка сало.

— Она сказала отцу, что купила кофточку и покрывало за килограмм, — громко говорила тетка. — А еще килограмм — украла… Как вор, вынесла тайком.

Это развеселило Нину.

А днем стали приходить бабы, приносить плату за остальное.

Нина складывала свою выручку в мешок, и он становился все тяжелее и тяжелее.

«Ничего, донесу», — думала она. Ей уже хотелось поскорее идти домой, решила, что завтра утром пойдет, сказала об этом тетке.

— А может, еще немного отдохнула б, отъелась бы, — сказала та.

— Некогда отдыхать, дома у нас, сами знаете, совсем пусто. Я, может, скоро еще раз приду, жить как-то нужно… Может, придем с мамой, когда Миша поправится.

— Ну, как знаешь, — ответила тетка.

Остаток дня и весь вечер Нина лежала на печи, смотрела на все, что делалось в хате.

Олечка играла в куклы — пеленала деревянный чурбачок и все пела. Костя сновал по хате, и Олечка то и дело на него покрикивала:

— Куда полез, дурак! Не тронь, отойди!

Вера снова где-то бегала по деревне, а тетка хлопотала по дому.

Вечером она стала перевязывать свою ногу, и Нина увидела, какая она у нее красная, толстая, вся в болячках.

— А что, тетя, ее нельзя вылечить? — спросила Нина.

— Ах, Ниночка, чего только я с ней не делала! Перед войной уже немного лучше стало, доктор в Плуговичах был понимающий, какой-то мази дал, но его немцы убили — он был еврей. А теперь где ты ее лечить будешь, разве у знахарок, но я им не верю.

Тетка намочила тряпочку в каком-то отваре, обернула ею ногу.

— Вот траву прикладываю, но помогает слабо.

Перевязав ногу, она стала укладывать детей. Подвела Костика к тазику, умыла его теплой водой. Мальчик послушно подставлял лицо под мокрую руку матери.

— Ну вот, и чистенький будешь, и красивенький, — приговаривала тетка. Причесала русые волосы мальчика, поцеловала его.

Нина с удивлением наблюдала, как ласкала тетка мальчика. Значит, она все-таки любит его, жалеет.

Дети уснули, а Нина, лежа на печке, смотрела, как тетка пряла лен.

— До войны во всем покупном ходили, — говорила тетка, — а теперь вот снова — и прясть нужно, и ткать. Вернемся еще и к лучине, наверное… Очень уж трудно стало доставать керосин.

— И у нас в городе тоже все по-допотопному пошло, — сказала Нина. — Ни трамвая, ни электричества. Кино только для немцев. Школ нет. Это же нашему Вите еще в прошлом году в первый класс нужно было идти…

Тетка перестала прясть. О чем-то задумалась. Потом сказала:

— И Верка вон по селу бегает… А ей тоже учиться надо бы.

Еще не рассвело, когда Нина покидала деревню. Нарочно вышла рано, чтоб больше было светлого дня на дорогу. Мешок за плечами был довольно емкий — килограммов пять, еще тетка дала кусок сала. Нина не хотела брать, отказывалась, потому что тогда выходило что тетке она дала не гостинец, а тоже продала, как и всем. Но тетка насильно положила сало в мешок.

Когда шла деревней, в домах еще горели огни, из труб вились дымки — светлые на темном небе, мычали в хлевах коровы, скрипели журавли колодцев.