В этом году Белла и доктор тоже пытались протестовать, причем с особой горячностью, но, как всегда, напрасно.

– На сердце я не жалуюсь, а если что, в кармане у меня лекарство, и я положу его рядом с диваном. Там есть телефон, а напротив живут Бро и его жена. Оставь меня в покое, Белла! Нечего мне диктовать! А где же дети? Уже без четверти.

– Скоро будут, Ричард. Им же надо переодеться.

– Ну да, конечно, – негодовал сэр Ричард. – Только потому, что сегодня чуть теплее обычного, они считают возможным вырядиться черт знает во что и выглядеть совершенно недопустимо. Не понимаю я эту современную молодежь, Белла.

Выйдя на лужайку, он что-то выкрикнул под окнами второго этажа. Тотчас же, как кукушка из часов, на балконе появилась Элен.

– Вы нас зовете?

– А что я, по-твоему, делаю, девочка? Выступаю в варьете? Поторопитесь там, вы все! Уже без четверти одиннадцать.

Сэр Ричард направился к воротам, где излил свое раздражение на садовника.

– Я, кажется, велел тебе посыпать дорожки, Бро. Они выглядят отвратительно, и это в такой-то день.

К павильону вели три узкие посыпанные песком дорожки – одна к главному входу, другая к задней двери и третья к французскому окну гостиной, которое выходило на хозяйский дом.

– Старуха здесь все убрала, – сообщил Бро, чуть дотронувшись до козырька кепки. – И дорожки выскребла. А их светлость, когда занималась цветами…

Он большим пальцем указал через плечо на свое хозяйство, где располагались сараи с инструментами и аккуратно огороженные мусорные кучи.

– У меня песка осталось на одну посыпку – и ни песчинки больше. Он почти на исходе.

– Ну, так и покончи с ним. Чтобы к вечеру дорожки были посыпаны.

– Мне еще надо заняться геранями на ближней клумбе. Вы же всегда велели набирать для их светлости букет. Для первой их светлости, – уточнил садовник, бросив косой взгляд на Беллу, чье круглое простоватое лицо чуть покраснело и приобрело отсутствующее выражение.

Сэр Ричард продолжил обход.

– Дорожки должны быть посыпаны сегодня, и никаких отговорок.

Он остановился у большого французского окна, через которое обычно входили в домик.

– Что ж, неплохо. Цветы просто замечательные, Белла. А это что за хлам? – нахмурился он.

Старую поденщицу, вероятно, куда-то позвали, и она не успела закончить уборку; в самом центре комнаты стоял пылесос, а вокруг валялись разные насадки. Белла, цыкнув языком, открыла дверь в коридор, ведущий к входной двери, и выставила все туда.

– Здесь никто не ходит. Мы всегда пользуемся французским окном. Я даже не велела ей здесь пылесосить.

Носком туфли она прочертила дугу на пыльном плиточном полу коридора.

– И откуда здесь пыль берется? Прямо целый слой…

– Так где же дети? – нетерпеливо вопрошал сэр Ричард.

– Они уже идут, дорогой.

Он стоял у окна и смотрел на дом и розы, окружавшие павильон.

– «Офелии» в самом цвету – еще пара дней, и они начнут осыпаться. А ветер может сорвать лепестки уже сейчас.

Белла подошла и встала рядом с ним, все еще красивая и белолицая, но низенькая и коренастая, в отличие от тонкой, изящной Серафиты с ее маленькими ручками и ножками.

– Поразительно, что любимым у нее был именно тот сорт, который расцветает в годовщину ее смерти!

– Она вообще была необыкновенная женщина, – произнес сэр Ричард, принимая замечание Беллы как своего рода подтверждение сверхъестественных качеств покойной жены, а не простую констатацию факта. – А, вот они, наконец! – негодующе воскликнул он, хотя до момента смерти Серафиты оставалось еще несколько минут, на что указывали стрелки небольших позолоченных часов. – Эй, поторопитесь там! Скорее, скорее! Пета, осторожнее с розами!

Проходя по узкой дорожке, Пета задела рукой цветущую розу, и ее лепестки печально опали на песок.

– Ой, дедушка, прости! – воскликнула она, пытаясь их собрать. – Вот неуклюжая корова!

В гостиной маленького домика девушка положила лепестки на стол под портретом Серафиты.

– Вот, бабушка, это тебе. Маленькое приношение от твоей неловкой внучки.

Сэр Ричард нахмурился, но в душе был тронут и польщен. Построив пришедших полукругом вокруг портрета, он посмотрел на часы.

– Хорошо. А теперь, Пета, начинай! – скомандовал он.

Филипу с Элен было немного неловко, но остальные уже давно привыкли к этому обряду и не протестовали. В детстве Пету и Клэр заставляли танцевать, и они с серьезными лицами неловко подпрыгивали и взмахивали тонкими розовыми ручками, казавшимися совсем бескостными, однако сэр Ричард быстро пресек эти потуги. И сейчас Пета, выступив вперед, запела тонким чистым голоском поминальную песню, которая в свое время так нравилась Серафите. Белла сплела венок из «офелий», и сэр Ричард под этот аккомпанемент возложил его на портрет. Портреты Серафиты были повсюду – и в доме, и в маленьком павильоне; под каждым из них стояла позолоченная шкатулка с засушенными цветами, парой крошечных балетных туфелек и длинными перчатками. При жизни Серафита славилась своими перчатками. Балериной она была довольно посредственной, и чтобы как-то выделиться из сонма своих сестер по сцене, всегда появлялась в длинных по локоть перчатках, которые эффектно оттеняли ее маленькие ножки. Сейчас эти перчатки, ставшие объектом поклонения, были помещены в шкатулки с лавандой и расставлены по всему дому: розовые лежали в большой гостиной, красные – в столовой, белые – в спальне, которую сейчас занимала ее преемница, а черные – естественно, в той комнате, где она умерла.