Так она описывает картину, которая на мгновение мелькнула у нее перед глазами четырнадцать месяцев назад. Заодно в ходе этих воспоминаний мисс Сплейн опознала Николо Сакко как человека, которого тогда видела.

Можно утверждать, что в обычное время и в нормальных условиях подобное опознание было бы не только невозможно, но и выглядело бы попросту чудовищным. Насколько оно чудовищно, ясно видно на примере некоего Люиса Пельцера. Как и мисс Сплейн, Пельцер сперва не смог опознать Сакко и Ванцетти, но опять-таки, как и мисс Сплейн, его впоследствии озарила удивительная память. Когда Сакко и Ванцетти были арестованы, полиция показала их Пельцеру. Он заявил, что никак не может опознать их в качестве преступников. Вслед за тем Пельцер, работавший на одной из сапожных фабрик, тесно связанных с ограбленной фирмой «Слэйтер и Моррил», был неожиданно уволен и остался без работы. Несколько недель спустя его память освежилась: он вдруг оказался в силах опознать Сакко и Ванцетти в качестве преступников. Ему сразу же была предложена работа на той же фабрике.

Но Пельцер был не одинок. Во многих случаях отсутствие памяти влекло за собой безработицу. Когда же человека нельзя было уволить, прокурор и его сотрудники, усердствуя во славу правосудия, прибегали к угрозам как прямым, так и косвенным. Подчас их методы были столь откровенны, что следы этого сохранились даже в судебном протоколе.

Право же, горько выдвигать такие обвинения, но в связи с делом Сакко и Ванцетти они как нельзя более уместны. Казнь, назначенная на сегодняшнюю ночь, является логическим следствием этого невероятного и безжалостного процесса. Некоторые лица глубоко убеждены в том, что Сакко и Ванцетти нельзя оставить в живых. Я заявляю об этом со всей серьезностью и без всяких колебаний.

Важно напомнить, что преступление в Саут-Брейнтри произошло в необычную пору — странную и в некотором роде ужасную пору в истории нашей страны. Печальной памяти массовые аресты, произведенные генеральным прокурором Пальмером, разожгли страсти по всей Америке. Красных и большевиков видели повсюду — за каждым углом, в каждом темном переулке, на каждой фабрике и в особенности на тех фабриках, где рабочие роптали, потому что на свой заработок они не могли прокормить и одеть семью. Удивительно ли, — а может быть, и совсем не удивительно, — что за каждым кустом видели каких-то бородатых чертей с бомбами, а газеты ежедневно внушали, что все эти большевики и агитаторы — люди иностранного происхождения. Миллионы и миллионы американцев были запуганы тем, что красные угрожают свободе и независимости Америки. В такой накаленной атмосфере здесь, в Массачусетсе, было — совершено зверское преступление, и довольно убедительная версия о том, что преступниками были итальянцы, еще больше усилила царившее предубеждение.

И вот Сакко и Ванцетти приводят в зал суда в качестве подсудимых. Они не умеют говорить по-английски. Они напуганы, забиты, плохо одеты. Вызывают одного свидетеля за другим; их спрашивают, являются ли обвиняемые теми людьми, которые принимали участие в преступлении, совершенном более года назад столь молниеносно и оставившем в воображении свидетелей такой неизгладимый след. И один свидетель за другим опознают Сакко и Ванцетти.

Джентльмены, что все это должно означать с точки зрения теории судебных доказательств?.. Согласно англосаксонскому праву, о котором многие из нас говорят с такой гордостью, человека нельзя осудить за убийство, если налицо нет неопровержимых показаний очевидцев, ибо это ставит под угрозу его жизнь. Так оно и должно быть. Правда, людей осуждали иногда и на основании косвенных улик; но роковой акт узаконенного уничтожения человеческой жизни требует предосторожностей. Сакко и Ванцетти были осуждены на основании показаний очевидцев. Но загвоздка, джентльмены, заключается в том, что эти очевидцы были лишены возможности говорить правду. Куда более достоверные показания очевидцев свидетельствуют, что Сакко и Ванцетти находились за много миль от места преступления в тот момент, когда оно совершалось. Одно из косвенных доказательств невиновности подсудимых так и осталось совершенно непоколебленным.

Я перехожу теперь к этому косвенному доказательству. При аресте Сакко и Ванцетти у Сакко обнаружили револьвер. Этот револьвер и был предъявлен на процессе в качестве улики. Известному эксперту по огнестрельному оружию, капитану Проктору, было предложено исследовать револьвер, найденный у Сакко, и высказать свое мнение о том, могла ли из этого револьвера быть послана пуля, изъятая из тела жертвы. В таких случаях умелый эксперт по огнестрельному оружию может сделать вполне определенное заключение, а капитан Проктор считался опытным экспертом. Он произвел исследование и пришел к выводу, что пуля, с помощью которой было совершено убийство, не могла вылететь из револьвера, принадлежавшего Николо Сакко и найденного у него. Однако похоже на то, что прокурор, не желая, чтобы обвинительное заключение развеялось в прах, в частной беседе убедил капитана Проктора уклончиво ответить на поставленный ему вопрос, который гласил: «Составили ли вы себе мнение о том, могла ли пуля номер три быть послана из автоматического револьвера системы Кольт, который предъявлен в качестве улики (револьвер Сакко)?» Ответ Проктора звучал поистине странно: «Я придерживаюсь мнения, что эта пуля не дает возможности утверждать, что она не могла быть послана из этого револьвера». Вот ответ, джентльмены, который оставит печальную память в нашей истории. Что означал ответ эксперта? Присяжные приняли его за признание револьвера Сакко орудием убийства. Так, мне кажется, только и можно было понять его, если мы знаем простой английский язык. Однако капитан Проктор не имел в виду ничего подобного. Ответ, данный им, был просто компромиссом, к которому пришли прокурор и эксперт по огнестрельному оружию. Впоследствии этот эксперт показал под присягой: «Если бы мне задали прямой вопрос: нашел ли я определенное доказательство тому, что эта так называемая смертельная пуля вылетела из револьвера Сакко, я ответил бы отрицательно, как я это и делаю сейчас без всяких колебаний».

Казалось бы, джентльмены, что это показание, аннулирующее первоначальное заявление эксперта и приложенное к одной из апелляций Сакко и Ванцетти, должно было обеспечить им пересмотр дела. Но этого не случилось. Ранее я уже говорил о показаниях очевидцев. Я взвесил их показания в свете возможности, вероятности и очевидности, ибо слишком часто человек видит то, что он хочет видеть. Точно так же язык слабого человека произносит слова, которые своекорыстный прокурор и предубежденный судья вкладывают ему в уста.

А в тысяча девятьсот двадцатом году в Соединенных Штатах, в Массачусетсе, равно как и в Саут-Брейнтри, некоторые лица возжелали, чтобы люди, подобные Сакко и Ванцетти, были обвинены и осуждены за убийство, а следовательно, приговорены к смерти. Разве они не были радикалами, а следовательно, врагами всякой благопристойности? Разве они не были красными, а следовательно, не похожи на честных и порядочных граждан? Разве они не выступали против капитализма, который, право же, является единственно верным, дарованным самим господом богом образом жизни в наших Соединенных Штатах? Разве они не протестовали против войны, а мы ведь только что кончили войну во славу демократии во всем мире — войну, против которой не посмел бы протестовать ни один честный и порядочный гражданин? Разве они не глумились над общественным строем, основанным на погоне за прибылью, тогда как нам предначертано богом и конституцией вечно сохранять экономический строй, основанный на погоне за прибылью, на неистребимом желании одного человека заработать больше денег, чем его ближний, даже если для этого ему понадобится содрать со своего ближнего шкуру?

Может быть, невежливо задавать такие вопросы, джентльмены, но я задаю их для того, чтобы вы лучше поняли практику нашего суда. Я полностью сознаю серьезность моих заявлений. Но никто не может найти своего места в жизни, пока не подчинит свои поступки требованиям, которые предъявляет ему жизнь. И тут не место легкомыслию. Не место легкомыслию и в деле Сакко и Ванцетти, а ведь не успеет минуть сегодняшний день, как их заставят заплатить своей жизнью за убеждения, которых они придерживаются, а не за преступления, которых они не совершали.