Ее дети и внуки тоже были обязаны быть идеальными. Мой приемный отец — единственное дитя несчастливого брака — утонул вместе с любовницей во время прогулки на яхте. Лоретта обвинила в его смерти мою приемную мать, сказав, что ее холодность толкнула его в объятья другой. Она, конечно, не знала, что ее драгоценный сынок, будучи в дурном настроении или надравшись, регулярно и с наслаждением избивает свою жену и детей. Больному ублюдку нравилось слушать наш плач и видеть на нашей коже разноцветные синяки. Обычно, избив нас с Гвинет, он переключался на нашу мать — хватал ее за волосы, тащил в спальню и насиловал, швырнув на кровать. Сопротивление только распаляло его. Иногда он заставлял нас смотреть, черпая в нашем страхе свое извращенное удовольствие. Однажды я попытался вступиться за мать, и тогда он сломал ей запястье. Око за око, сказал он. Я ненавидел его. День его смерти стал счастливейшим днем моей жизни.

Я так и не простил свою бабку за то, что она предпочла притвориться слепой, когда все свидетельства были у нее на виду, и за то, что заставила мою мать чувствовать себя еще никчемней, чем раньше. Довольно скоро она скончалась от рака. Глядя, как ее гроб вместе с остатками моей души опускают в могилу, я дал себе клятву. Я поклялся не чувствовать. Стоя среди моря венков и людей в черной одежде, я поднял руку, приложил ее к месту, где должно было находиться сердце, и ничего не почувствовал.

Потом мои глаза перешли на мою бабку, стоявшую в стороне с равнодушным, бесстрастным лицом, и во мне снова вспыхнула ненависть. Я хотел от нее одного: чтобы она умерла и оставила меня в покое — вместе с состоянием, которое по праву было моим.

— Прошу нас извинить, — сказал я, распуская людей.

Пока трейдеры, собираясь, шуршали бумагами, мой взгляд нашел мою бабку, и старая ненависть запустила когти мне в грудь. Когда последний человек вышел и закрыл за собой дверь, мы остались лицом к лицу в тишине.

— Чем обязан такому сюрпризу? — учтиво поинтересовался я.

Лоретта преодолела расстояние между нами и села в кресло перед моим столом. Ее возраст приближался к девяноста годам, чего по ней было никак не сказать. Она держалась величественно, как королева, а ее осанка оставалась такой же прямой, как ее трость.

— Ты прекрасно знаешь, зачем я пришла. Миссис Крофт рассказала мне о твоей отмененной поездке. Почему Валентина еще в Париже?

Я небрежно пожал плечами, не удивленный тем, что экономка продолжает докладывать ей о состоянии нашего брака. Следить за нами было ее единственным назначением, когда она не притворялась, будто работает. И уволить ее, не разозлив свою бабку, я не мог.

— Видимо, увлеклась осмотром достопримечательностей.

— За кого ты меня принимаешь? За свою ослепленную любовью жену? Ты снова разочаровал ее, да?

Я не ответил. Я молча ждал, когда она продолжит наказывать меня своими словами, хотя они не могли причинить мне никакого вреда. Меня было невозможно пронять. Ни ей, ни кому бы то ни было.

— Я думала, ты не такой, как остальные мужчины этой семьи, но, судя по всему, ошибалась. Ты снова кого-то завел?

Я покачал головой и ослабил свой галстук.

— Нет. Я обещал вам, то было в первый и последний раз.

Она медленно, с подозрением оглядела меня. Возможно, зная, что я нагло вру.

— Хорошо. Потому что тогда я говорила совершенно серьезно. И твой отец, и твой дед — они оба разочаровали меня. А если к ним присоединишься и ты, если она подаст на развод, то ты будешь вычеркнут из завещания. Все просто. Мне надоело, что наша фамилия ассоциируется с подобной вульгарностью.

Моя бабка высказалась, и ей было плевать, каким образом я буду выкручиваться. Но я знал, что хрена с два позволю ей отнять мои деньги. Неужели я зря терпел ее все эти годы? Наследство было моим.

— Я понял, — тихо произнес я.

— Замечательно. Полагаю, ты придумаешь, что надо сделать.

Я встал, чтобы помочь ей подняться, но она взмахом руки остановила меня. Медленно, но уверенно встала сама, дошла до двери и открыла ее. В коридоре стоял, ожидая ее, старина Дон — ее верный водитель. Он немедленно предложил ей руку, и она, положив свою сморщенную лапку на черный рукав его пиджака, повернулась ко мне, чтобы сделать заключительный залп.

— Не разочаровывай меня, Уильям.

Она ушла, не бросив больше ни взгляда на своего непослушного внука, а во мне, словно пролитые чернила, растеклась граничащая с ненавистью неприязнь к Валентине. Почему она не сделала, как я хотел? Зачем осталась в Париже?

Я запланировал поездку туда, чтобы успокоить ее. Перед нашими годовщинами она всегда становилась раздражительной и плаксивой. Но в последнюю минуту возникли дела, затем Брук захотела, чтобы я забрал ее на ночь, после чего мой интерес к поездке угас. Я предполагал, что Валентина вернется домой. Кто же знал, что именно в этот момент она наконец-то взбрыкнет. Валентина, черт бы ее побрал, всегда умела выбирать наихудшее время.