Себастьен отталкивает меня и выходит. Хлопает дверь. Секунду я неподвижно стою, пытаясь себя успокоить, потом опускаю глаза и вижу, в каком состоянии мое платье. Дрожа, я обнимаю себя. По моему лицу текут слезы. Мне бы хотелось знать, что их вызвало, но в моей голове, в моем сердце полный бардак. Я плачу, потому что вопреки всему счастлива. Я плачу, потому что влюблена в человека, который не является моим мужем. Я плачу, потому что мой муж не заслуживает, чтобы я его предала.

Глава 20. Уильям

День начинается, как всегда. Как обычно. Никаких изменений. Я встаю в пять утра. Ухожу на пробежку. В шесть пятнадцать возвращаюсь домой. Иду в душ. Надеваю серый костюм, белую, безукоризненно отглаженную рубашку, красный галстук в полоску. Все, как и должно быть. Идеально. Монотонно. Просчитано до мелочей.

Все это чертов обман.

Моя жизнь сейчас — сплошной хаос, порожденный моей глупой, слабой женой. Из-за нее я могу лишиться всего. Но у меня есть план. План, который в момент заставит ее вернуться ко мне.

Роковой недостаток моей жены заключается в том, что она слишком заботится, слишком любит, слишком быстро прощает. Она всегда ставит потребности и нужды других выше своих. Если у меня остыл кофе, она заваривает другой, чтобы я пил горячий и свежий. Если выдался плохой день — немедленно спрашивает, чем может помочь. Я изменил ей, но она так сильно любила меня, что осталась. Поэтому, если внушить ей, что без нее я ничто, что разлука с ней меня убивает, то она вернется назад с поджатым хвостом, переживая, что причинила мне боль.

Вот так. Легко и просто.

Я пропускаю завтрак, который приготовил Юэн, мой повар, выбегаю за дверь и сажусь в машину. По дороге к Гвинет звоню Мередит и приказываю отменить все свои встречи.

Приехав к дому Гвинет, я захожу, не утруждаясь звонком, и отправляюсь на поиски своей сводной сестры. Она живет в одном из тех омерзительных особняков, показушная роскошь которых напрочь перебивает изящество. Ее заводит тот факт, что большинство людей завидует ее красоте и богатству. Чужая ненависть приносит ей счастье. Никогда не понимал этого.

Проходя по коридору, увешанному вычурными картинами, я натыкаюсь на горничную. Симпатичную, юную штучку. При виде меня она вспыхивает и, выронив щетку для обметания пыли, заикаясь, просит прощения. Я оглядываю ее. Порозовевшие щеки, расширенные зрачки, сбившееся дыхание — она хочет меня, и если б не настоятельная необходимость пообщаться с сетрой, я дал бы ее сладкому телу шанс. Уверен, отыметь ее было бы очень приятно.

Улыбнувшись своей самой обаятельной улыбкой, я спрашиваю ее о Гвинет.

Она, словно не поняв вопроса, часто моргает. Потом откашливается, делает вдох и сообщает о местонахождении моей сводной сестры. Она еще в спальне. Кто бы сомневался. Гвинет свято верит в то, что до одиннадцати подниматься с постели нельзя.

— А ее муж? — спрашиваю я, снимая несуществующую ниточку с рукава пиджака.

— Он недавно уехал, сэр.

Потрепав ее по щеке, я говорю, что она хорошая девочка, и отсылаю прочь. Пока она убегает, я смотрю на ее упругую задницу, упакованную в тесную синюю униформу, которую по приказу сестры носит прислуга. Да, жаль…

Я без стука захожу в спальню Гвинет, и мои глаза встречает полная темнота. Устало вздохнув, я иду мимо ее огромной кровати с пологом к окну и, раскрыв плотные шторы, впускаю в комнату яркий солнечный свет. Затем удовлетворенно перевожу взгляд на сестру. Она растянулась на животе, ее спина, голые плечи манят к себе.

Я иду к ней, становлюсь на кровать коленом и, отодвинув в сторону реку светлых волос, открываю взгляду ее лицо. Наши родители усыновили ее и меня из разных семей, потому что своих детей у них быть не могло. Выросший в безразличной системе приютов, я не знал, что такое любовь, до тех пор, пока у меня не появилась приемная мать. Марла. Мы полюбили ее как родную. Когда мы были маленькими, она называла нас своими золотоволосыми ангелами, присланными с небес, чтобы присматривать за ней и наполнять ее жизнь красотой. А отца коробило от одного взгляда на нас.

— Моя спящая красавица… — шепчу я, осторожно ее тормоша. Мой голос неровный, словно наждачка. — Как же тебя разбудить? Может, с помощью поцелуя?

Гвинет сонно моргает, ее глаза привыкают ко мне.

— Уильям.

Мое имя в ее устах звучит как приглашение, как наш общий секрет. Мои губы, похищая воздух, который она вдыхает, невесомо касаются ее нежных губ. Сладость и тепло — вот какой вкус у этого поцелуя. Он почти дружеский, но мое тело немедленно оживает. Я словно вернулся домой.