— Вы куда его несете? — спросил артист.

— В церковь, — говорят, — отпевать…

— Вы с ума сошли! В какую церковь? — удивился Бабочкин. — Ведь он был еврей…

— Это мой папа был еврей?! — возмутился какой-то человек и полез на артиста с кулаками.

К счастью недоразумение быстро разрешилось. Оказалось, что Бабочкин в задумчивости перепутал гробы — гутмановский стоял рядом, и его никто не трогал…

В пятидесятых годах умер один из московских актеров. Гроб привезли в крематорий, но там, как назло, скопилось много покойников, и мероприятие грозило сильно затянуться. Тогда приятели покойного артиста решились пойти к администратору, представиться и сказать, что они спешат в театр на репетицию, и таким образом попытаться ускорить дело. Но этот их маневр заметили те, кто сопровождал прочих покойников, и они тоже поспешили к администратору, громко выражая свое возмущение. Тогда служащий крематория успокоил разволновавшуюся публику такими словами:

— Товарищи, не волнуйтесь! Кремировать будем в порядке живой очереди!..

Когда умер композитор Арам Хачатурян у властей Армении возникла идея похоронить его в центре Еревана. Однако же, кто-то решился спросить благословения на то у католикоса Вазгена. Иерарх высказал такую мысль:

— Я высоко чту великого сына армянского народа — Арама Хачатуряна… Но насколько мне известно, вне кладбищ хоронят только самоубийц и преступников.

В самом начале войны, во время бегства Красной армии один из полков вошел в маленький городок. Надо было срочно накормить солдат и двигаться дальше. Офицеры нашли продовольственный склад, сбили с него замки, и тут выяснилось, что в этом помещении хранятся только бочки с черной икрой больше никакой провизии нет, и тут каждому бойцу выдали по целому котелку черной икры. Простой деревенский паренек, который никогда в жизни этого лакомства не пробовал, отошел со своим котелком в сторону и всердцах произнес:

— Война еще только началась, а уже каким дерьмом кормят!..

В журналистском мире весьма колоритной фигурой был фотокорреспондент «Правды» Василий Темин. Это был человек циничный, горький пьяница, но при том — «жестокий профессионал». Об этом, в частности, свидетельствует такая история.

Как известно, первая существенная победа во Второй Мировой войне была увенчана отступлением немцев от Москвы. Происходило это зимой, во время сильных морозов. Двигаясь с нашими частями по следу отступающих немцев, Темин обратил внимание на то, что в некоторых живописных и вполне пригодных для фотографирования местах для полноты картины не хватает вражеских трупов. А в иных местах этих трупов много, но там эффектных кадров снять невозможно. Так как в его распоряжении был небольшой грузовик, Темин погрузил в кузов десятка два убитых немцев и возил их с собою. Благо, повторяю, были сильные морозы. И вот когда фотограф находил подходящий пейзаж — разрушенные дома, подбитые танки и пр., он с помощью солдат раскладывал вражеские трупы, создавая «фотокомпозиции».

Благодаря своему «жестокому профессионализму» в самом конце войны Василий Темин едва не лишился жизни. Когда советские войска ворвались в Берлин, он сфотографировал красный флаг над Рейхстагом и бросился на ближайший аэродром, чтобы поскорее доставить этот снимок в «Правду». Однако, там стоял только один самолет — личный, принадлежащий маршалу Жукову. Тогда Темин объявил:

— Товарищ маршал приказал мне на этом самолете немедленно лететь в Москву.

Это было сказано столь безапелляционно, что ему поверили, и он улетел. Через несколько часов, как на грех, самолет понадобился Жукову. Ему докладывают:

— Самолет по вашему приказанию улетел в Москву.

— Как!? — удивился маршал, — По какому приказанию?

— На аэродром прибыл майор Темин и объявил, что вы ему приказали на своем самолете лететь в Москву.

Жуков, славившийся в частности и своей жестокостью, отдал приказ:

— Этого майора найти, арестовать, отдать под трибунал и расстрелять.

А Темин добрался до Москвы, и к утру вышел номер «Правды» с его снимком. Нагрузивши маршальский самолет газетами, фотограф прилетел обратно в Германию и тут же был арестован. Его друзья принялись хлопотать, кто-то дошел до самого Жукова, и маршалу был показан свежий номер «Правды» с фотоснимком Темина. В конце концов, командующий сменил гнев на милость.

После войны Темин продолжал работать в редакции «Правды». Был он, повторяю, пьяницей, и в конце сороковых с ним произошло трагикомическое приключение. Он был в командировке в Ленинграде, и там в компании познакомился с молодой женщиной, которая ему очень понравилась. Начался бурный роман, но все это с неумеренными возлияниями. Через несколько дней Темина, который все это время толком те протрезвлялся, отвели в ЗАГС и с этой дамой расписали. После этого начались уже свадебные попойки, они продолжались еще несколько дней. И вот, наконец, Темин протрезвел. Произошло это в какое-то утро. Он очнулся в гостиничном номере, с ним в кровати лежала женщина, у которой был совершенно голый череп. А рядом на столике находился ее парик. Темин не без труда восстановил в памяти все происходившее с ним в последние дни… Тут он потихоньку встал, оделся, собрался и ушел из номера… Затем «молодой муж» помчался на вокзал и первым же поездом укатил в Москву…

Но на этом история, разумеется, не кончилась. Поскольку Темин состоял в «зарегистриро-ванном браке», родственники «молодой жены» написали жалобу главному редактору «Правды», каковым в те годы был П. Н. Поспелов. Это был деятель, «поваренный в чистках, как соль». Достаточно сказать, что он был редактором всех издаваемых сочинений тогда еще здравству-ющего Сталина. Поспелов немедленно вызвал Темина к себе в кабинет, показал ему письмо от «родни» из Ленинграда и потребовал объяснить свое «аморальное поведение». Фотограф по своему обыкновению держался уверенно.

— А представьте себе, — сказал он, — товарищ главный редактор, вы просыпаетесь утром с молодой женой и видите, что она — лысая…

— Как? — переспросил Поспелов. — Совсем лысая?

— Совсем. Вот так она лежит, а вот так парик — отдельно…

— Как? Совсем отдельно?

— Совсем отдельно.

— Вон отсюда! — заорал Поспелов и затопал ногами. Но сверх того никакого взыскания Темину не последовало.

Во время войны в Москве открылись, так называемые, коммерческие буфеты, где торговали свободно — без карточек, и там продавалась в разлив водка. Один из таких буфетов находился в Третьяковской галерее. Разумеется, туда устремились жители ближайших кварталов и в частности кое-кто из обитателей писательского дома в Лаврушенском переулке. Часто заглядывали в этот буфет истопники, слесари и дворники. Лев Никулин вспоминал, как один из них жаловался: