Мой сон окончательно улетучился. Я решила спуститься и под видом того, что мне нужно в туалет, узнать, что же там происходит. Как я ни старалась все делать бесшумно, тяжелая деревянная дверь все же издала при открывании глухой стук. Я замерла, пытаясь понять, не проснулся ли кто-то из наших. Вроде нет. Даже Жебровская теперь лежала тихо, и даже не сопела. И вдруг оттуда, снизу, раздался приглушенный женский крик, перешедший в стон. Я невольно вскрикнула, закрыв рот рукой. Что это могло быть? Я терялась в догадках, продолжая мяться возле полуоткрытой двери, чувствуя, как беспокойство начинает скрестись в душе своими острыми коготками. И я буквально подпрыгнула, когда вдруг в тишине комнаты тихо, но отчетливо прозвучал голос Жебровской, полный скрытой издевки:

– Что, мадмуазель Люси, застыли как статуя? Испугались? Это одна из туземок рожает. Неужели нельзя догадаться? Так что успокойтесь и ложитесь спать, это эпохальное событие не имеет к вам никакого отношения и потому не стоит вашего беспокойства.

Она зевнула, демонстрируя свое полное безразличие к происходящему. Лицемерка Жебровская... А ведь она всячески старалась войти в доверие к этим русским. Более того, как приближенная к русской докторше, она одной из первых должна была спешить туда, где, возможно, требуется ее помощь. Знали бы они ее истинное отношение... Впрочем, эти русские далеко не дураки. Когда-нибудь Марина покажет свое настоящее лицо - и тогда даже сложно сказать, что с ней произойдет...

Что касается меня, то, узнав причину суеты и женского крика, я испытала странное чувство. Конечно, мое любопытство теперь было удовлетворено и можно было спокойно продолжать спать. Но что-то подсказывало мне, что заснуть у меня не получится. Вопреки словам Жебровской, я ощущала сопричастность к происходящему. Ведь это теперь - мой мир и моя жизнь, и все, что здесь происходит, так или иначе касается и меня. В нашем достаточно узком сообществе не может быть иначе.

И непреодолимая сила заставила меня начать спешно одеваться для того чтобы спуститься вниз. Как я могу проявить свое участие в родах туземки, я не представляла, но то, что я должна быть там - было для меня несомненным.

Жебровская что-то удивленно бубнила мне вслед, но я ее не слушала. Я спешила вниз со окрыляющим чувством, прежде мне неведомым. Вообще, что касается беременности, родов и прочего - то к подобным вещам я обычно относилась с долей некоторой брезгливости. Я пребывала в твердой уверенности, что высокопарные слова о предназначении и продолжении рода - полная чушь, придуманная мужчинами для подавления женщин. Я, как и все мои соратницы-феминистки, презирала женщин, которые, не имея достаточной базы (мужа, работы, хорошей зарплаты) отваживаются рожать.

Но сейчас почему-то у меня было такое ощущение, что происходит что-то важное и великое. Словно эта неизвестная туземка-роженица - моя сестра, и от благополучия ее потомства зависит и мое душевное состояние...

Словом, трудно было объяснить, что руководило мной в тот момент. Но когда я появилась в дверях комнаты на первом этаже, заменяющей приемную врача (где как раз и находилась роженица), все, кто там был (кроме русской докторши, хлопотавшей возле пациентки), уставились на меня в молчаливом изумлении.

– Могу ли чем-то помогать?
– взволнованным, срывающимся от бега по лестнице голосом, спросила я по-русски.

Туземка лежала на кровати и тяжело дышала. Одна из русских девушек стояла рядом с ней и говорила что-то успокаивающее, поглаживая по руке. Вторая русская складывала в стопку какие-то тряпки или пеленки, то и дело давая указания двум туземкам, которые бегали туда-сюда по коридору, что-то принося, подогревая воду и производя еще какие-то непонятные для меня манипуляции. Обе эти русские девушки были обременены животами... Сама же русская докторша сидела в ногах роженицы и была собрана и деловита. Мне понравилось, что она одета как настоящий врач - в халате, шапочке и стерильной повязке. Когда я предложила свою помощь, она не спеша повернула голову в мою сторону и ее пронизывающий взгляд просканировал меня с ног до головы. В ее глазах явственно читалось недоверие. Видно было, что она ищет подвоха с моей стороны, но не находит. Я смотрела прямо в ее глаза - мои намерения были чисты. Вот в ее взгляде появилась легкая усмешка - и после этого словно рухнула плотина; разбегающиеся от уголков ее глаз лучики-морщинки сказали о том, что она улыбается там, под своей белой повязкой.

Она слегка кивнула мне, и я возликовала - эта старшая русская женщина, главная среди них, как они говорят председатель женсовета, не просто проявила ко мне дружелюбие, она выразила готовность принять мою помощь! И ровно с этого момента я перестала чувствовать себя изгоем в обществе этих русских.

А русская докторша тем временем на короткое время опять повернулась к роженице, что-то сказав ей, после чего та энергично закивала. Затем, глядя на меня, она стала распоряжаться.

Вымыть руки и протереть их спиртом. Взять вату, марлю, приготовить тампоны. Знаешь, как делаются тампоны? Конечно, я знаю, нас учили. Где учили? Когда-то в юности я собиралась стать волонтером, и даже прошла курс по первой медицинской помощи. Насчет волонтерства я потом передумала, а вот кое-какие знания остались, хоть я ни разу их с тех пор не применяла. Я запросто могу сделать укол - хоть внутривенный, хоть внутримышечный, поставить капельницу, сделать непрямой массаж сердца, и даже вправить перелом, если он не слишком сложный. Однако, несмотря на это, к медицине я оставалась равнодушна, хоть мои друзья и шутили, что из меня получился бы неплохой хирург, поскольку, в отличие от многих, у меня получалось сохранять завидную выдержку в случаях, когда приходилось иметь дело с кровью, глубокими ранами и тому подобным. Правда, тот эпизод, когда прямо подо мной проткнуло водителя того злосчастного автобуса, действительно привел меня в состояние ужаса. Но, наверное, никто не догадывался, что я так орала просто от испуга, а не от вида крови. Все же такая ужасная смерть человека вкупе с ситуацией в целом - это совсем не то, чтобы, к примеру, сделать перевязку или даже провести хирургическую операцию.

Приготовить хирургические иглы. Зачем? На всякий случай. Вдруг разрывы будут. Плод у девушки крупный - вон какой живот огромный. А нитки? Да, нитки тоже. Вон там, в шкафчике все лежит, в баночках со спиртом.

У роженицы между тем начались потуги. Я уже совершенно не обращала внимания на русских девиц, которых, похоже, изрядно удивила благосклонность ко мне со стороны докторши. Хорошо, что у них хватило ума и такта продолжать свои занятия, не глядя в мою сторону. А докторша лишь изредка кидала на меня быстрые взгляды, и в них я читала молчаливое одобрение.