Если идёшь куда глаза глядят, никогда не знаешь, кого встретишь в пути - особенно в северном краю, где боги ходят с людьми по одним дорогам. У богов свои печали, у людей - свои; плачет в лесу кукушка, в деревнях умирают дети, вот только смерть - не всегда конец, к добру это или к худу.
Утром хозяйка, пустившая Айнора переночевать, нашла своего ребёнка мёртвым в колыбели.
Ещё вчера младенец по-кошачьи мяукал в кроватке, а ночью затих - навсегда. Только под утро забывшийся неверным сном, Айнор подскочил на своей лавке от горестного крика матери и не сразу понял, что кричит не он сам. Молодая женщина, плача в голос, теребила сына, бездыханного, обмякшего, как тряпичная кукла - будто пыталась разбудить; его отец неловко топтался рядом, бледный, растерянный, сам словно большой бородатый ребёнок. Да уж, солнце видит, день начался лучше некуда.
Забытый хозяевами гость тихонько выскользнул из дома и вздохнул с облегчением, когда толстые доски закрывшейся за ним двери приглушили безутешный женский вой. Эта баба ему не жена и не сестра, да даже если и была бы - честное слово, у него нет ни сил, ни охоты глядеть на чужое горе...
В конце концов, люди рождаются всегда, и умирают тоже. Что поделать, просто у дочери верховного бога стало на одного гостя больше, вот и всё. Если песни не лгали, взрослые мертвецы отправлялись в туманы вечно сумеречной Мари, а те, кто умер, не успев научиться ходить - к Вейнамейне. Вспомнилось почему-то...
Дела богов - это их дела, но Айнора всегда это удивляло: ведь руки могучей богини, должно быть, больше годились для того, чтобы держать её верный кузнечный молот, а не укачивать детей. Вчера, слушая писк младенца, Айнор готов был поверить, что Маррас, хозяин края мёртвых, просто не хочет возиться с малышнёй - а какой мужчина захотел бы? Впрочем, может, дочь Пейве сама пожелала стать защитницей чужих сыновей и дочек - потому, что не родила своих. Предание гласило, будто по молодости она сама не пожелала идти замуж, считая, что на свете не найдётся достойного мужчины, даже - Айнор не раз слышал эту руну - обкорнала в знак решимости волосы, но весь век ходить в девках, наверное, тоже несладко...
А может быть, как знать, матерям просто было легче от мысли о том, что после смерти их детей где-то там встретит женщина.
Не то чтобы той несчастной там, позади, это помогло. Но это не его дело.
Недавно рассвело. На траве у Айнора под ногами хрустел иней: осень кралась по следам короткого, бледного лета, готовая прыгнуть ему на плечи. Ничего, растает, этот ещё растает... Деревня уже проснулась: во дворах скрипели колодезные журавли, женщины с подойниками спешили в хлева, вился кудрявый дым из окошек под крышами. Откуда-то донеслось пение: у дома на окраине несколько мужчин чинили рыболовную сеть - здесь неподалёку, кажется, было озеро, - и, чтобы однообразная работа не была скучной, их развлекал седовласый, согнутый тяжестью лет рунопевец.
– ...Смотрит Пейве, бог верховный, - различил Айнор, -
Холодно кругом и пусто;
Затопил тогда он солнце,
Жаркое разжёг светило...
Руна о сотворении мира. С неё начинали любой рассказ, и каждый в этих краях знал её наизусть. Старый Пейве, старший и главный среди богов, сотворил землю из разбитого ласточкиного яйца и зажёг над ней добела раскалённое солнце, чтобы разогнать вечную ночь, а Вейнамейна, первая из кузнецов, выковала для солнца небо и вбила в него гвозди звёзд. Сына у Пейве не уродилось, но дочь была для отца опорой не хуже, чем справленные ею столбы - для небесного свода. Про неё много пели - про рослую деву с серебряными косами, руками как молодые дубки и плечами, проходящими в дверь разве что боком... Немудрено, что такая не нашла себе жениха под стать.
Айнор не стал останавливаться, чтобы послушать. Он был благодарен лесу за тишину, обступившую его, когда человеческое жильё скрылось из глаз. Переговаривались невидимые в кронах птицы, уже тронутые ржавчиной осени рябины шептались о близкой зиме; Айнор шёл, сам толком не зная, куда - прочь от воздуха, прокопчённого дымом, от надтреснутого, словно горшок, голоса рунопевца, от мёртвого младенца в остывшей колыбели...
Он шагал по проторённой тропе, глубоко погружённый в себя, куда-то внутрь, в мутный сумрак, словно спящий на ходу, пока его не разбудил звук, заставивший Айнора вздрогнуть и окаменеть, словно поражённого громом.
Плеск весла.
Он сам не заметил, как вышел к лесной реке.
С-солнце...
Человек в лодке, ещё не успевший отплыть далеко, заметил его и махнул рукой.
– Тебе на тот берег?
– радушно окликнул он.
– Залезай, довезу!
Айнор не смог бы ответить, даже если бы его услышал.
Без слов, без единого звука, он развернулся и пошёл назад, борясь с желанием перейти на бег. Сердце стучало в ушах так громко, как, наверное, стучал когда-то тот самый Вейнамейнин молот из сказок. Лишь тогда, когда тусклую чешую реки заслонили деревья, Айнор снова смог дышать.
Тот, в лодке - не страшный, обычный человек, по какому-то делу собравшийся на тот берег, вот и всё, - наверное, подумал, что видел лесного духа. Или сумасшедшего. Не так уж далеко от правды, если на то пошло.
Что ж, ладно, он не против пойти в другую сторону. Не то чтобы это что-то меняло, тем более что торопиться тоже было некуда. Если у Айнора и была цель, то разве что до темноты найти ещё какое-нибудь селение. Ему было тяжело среди людей, да и они не бывали ему рады, но ночи становились всё холоднее, и какая-никакая крыша над головой, пусть и чужая, была лучше неба, наглухо заколоченного гвоздями звёзд, как окно дома, где не живут.