— Утонул в канаве на кладбище. Не самая героическая смерть.

Он, наконец, смог выдохнуть и закашлялся. Захотелось плеваться.

— Перепил?

— Бутылку пива? — вытирая рот рукавом куртки, спросил в свою очередь Андрей. — Есть надо нормально, тогда и падать не буду. Сам виноват.

— Ясно.

Квартира Василия, как представился Андрею сын дяди Паши, была однокомнатной и пустой. На полу сумки и матрас, который виден был из открытой двери. На кухне старый стол с табуретками.

— Мы сдали нашу квартиру. Все равно приходим только ночевать. А от сдачи лишние деньги, — сказал Василий.

— Логично. — Андрей снял грязную куртку. — Я пойду, застираю.

— Давай.

Через пять минут они уже сидели за столом и пили. Холодная картошка, хлеб, сало и бутылка водки. Дождь не прекращался, перейдя из сильного в затяжной. Водка разливалась жаром по крови, но Андрей не пьянел. Время остановилось. Чувства словно замерзли, как под анестезией.

— Иногда можно. Главное, не переборщить, — сказал Василий.

— Третий раз в жизни пью что-то крепче пива, и третий раз эта гадость не берет.

— А ты хочешь напиться до потери сознания? Утром все равно проблема не уйдет.

— Не уйдет, — согласился Андрей. — Противно, что сделать ничего не могу.

— Не все в нашей власти. У меня парень спортсмен был. Все хотел мужика из него вырастить. Чтоб крепкий был, мог сдачи дать, в компанию дурную не попал. Все учил его, что подниматься надо, бороться. Через не могу. Ему плохо на соревнованиях стало. А он до последнего сражался, а на финише упал. Трех метров не добежал. Скорая. Все такое. Там у него сердце остановилось. Он чуть не умер. А когда в себя пришел, он у меня прощения просил, что до финиша не дошел. Как будто это так важно. Я себя каким-то чудищем почувствовал. Хотел, как лучше, а он считал, что нужен мне, лишь пока может быть в победителях. Потом больницы, операции, деньги. Еще и у меня проблемы начались. Пришлось в отставку уйти. Сюда вернуться. А у нас еще кредит был под квартиру. Все заложено и перезаложено. Не знаю, что пришлось бы делать, если Маша не помогла.

— Она знает, что это такое. Брата так потеряла, — ответил Андрей.

— В курсе. — Они на какое-то время замолчали. — Ты ей скажи, что я верну, как разгребу все.

— Насколько я знаю Машу, ей это не принципиально.

— А тебе?

— Я здесь ничего не решаю. Это не мои деньги. Свои для начала заработать надо, прежде чем ими распоряжаться, — ответил Андрей. — Да и какие деньги! Главное, чтоб живы были. Остальное — это не так важно.

— Ты кем работаешь?

— Учусь. По ночам то машины гружу, то плесень с сыра обрезаю, чтоб он товарный вид имел. А чего делать, если у меня куча ртов, которые кормить надо?

— Права есть?

— Есть.

— Хочешь, к себе в такси устрою? Машину дадут. Золотого дна нет, но деньги будут.

— Было бы неплохо. С деньгами совсем туго, — ответил Андрей. — А выкручиваться надо.

— Ты много на себя взвалил.

— Так получилось. Не поворачивать же назад? — зазвенел телефон. Андрей на автомате поднял трубку. — Да. Маша? Все хорошо. Был. Нет, к Оле сегодня не поеду. Дождь сильный. Но завтра съезжу. И спрошу, когда ее выписывать будут. Может, еще раньше тебя окажется дома. Не хочешь, так выздоравливать надо, а не в больнице валяться. Так что вы с ней наперегонки поправляйтесь. А я вас домой заберу. Да, созвонимся.

Он отключил телефон и спрятал лицо в ладони. Протер ими щеки, словно снимал маску.

— Устал врать. А иначе нельзя. Она сорвется из больницы. И так хотела сбежать под расписку, еле уговорил, чтоб долечилась.

— Наладится все. Верь в лучшее.

— Вера. Ее не пощупать, не понять. Не объяснить. Мне говорили, что надо в церковь идти. Молиться. А я не знаю, кому молиться. Потому, что не понимаю. Не понимаю, почему все так дерьмово в этой жизни. И справедливости нет. — Андрей налил стопку. Взял ее. Потом поставил назад. — Был у меня друган. Вместе с первого класса спина к спине стояли. В десятом классе свалили вместе с последнего урока. Гонки должны были быть. Ну и решили к нему завалить. Посмотреть. Пьяный урод вылетел из-за поворота. А дальше, как в кино. Я смотрю, как на нас машина несётся. И уйти с траектории мы не успевали. Там все за считаные секунды происходило. Я стою в ступоре и не могу пошевелиться. А машина несется. Петька меня тогда вытолкнул. Просто оттолкнул в сторону. Его на моих глазах размазало по стене кирпичного забора. Кровище повсюду. Я даже помощь оказать не мог. Хотя там и оказывать нечего было. Пара минут и Петьки не стало. Когда его мать об этом узнала, ее сердечный приступ схватил. Она за ним ушла. Вот и не стало семьи. Она его одна воспитывала. А в итоге, два года колонии-поселении. Это справедливо? Я живу. Его нет. Ладно, хрен с ним. А вот тебе другой случай. Проходит год. Одиннадцатый класс. У нас с отцом терки были. Он настаивал, чтоб я в экономический шел. А я в медики податься хотел. Зима дурная была. То плюс, то минус. Еще и снег повалил. А там тропинка узкая. Половина тротуара машинами занята. Приходилось идти впритык к дому. Меня обогнала девчушка восьми лет. Второй класс. Она со мной вместе училась. На концертах выступала, играя на скрипке. И тогда она в музыкальную школу спешила. Скрипка в футляре, на голове шапка с синим помпоном. Веселым таким. Я не торопился. Домой идти не хотелось. Она меня обогнала. Торопилась жить. Глыба льда упала ей прямо на голову. Она шла в пяти шагах от меня. Шапка в крови. Футляр сломан. Три дня комы. Она умерла, не приходя в сознание. Тогда что-то перемкнуло. Я до сих пор не могу понять, почему их нет, а я еще живу. Зачем? Та девчонка, маленькая принцесса, ей жить и жить. Или Петька. Он лучше был. Знал, что от жизни хотел. Думал в пожарные пойти.

— Говорят в хороших людях и на небесах большой дефицит. Вот их и забирают.

— Зачем тогда они здесь рождаются? Почему должна умереть моя дочь, которая живет всего две недели? Или Маша? Почему она должна страдать? Боги, церковь, небеса, ад — для нее и так вся жизнь сплошной ад. Верить. Во что? В жизнь после смерти?

— В лучшее. Просто верь в лучшее. Я застал еще времена, когда мы верили в партию и светлое будущее. Я и октябренком был, и пионером успел побывать. Тогда церковь была не в почете. Родители у меня всего этого не касались. Потом перестройка. Тяжелые времена. Поверь, я знаю, что такое смерть и не понаслышке. Видел, как и друзья умирали. А я жил. Родителей не стало, а я все землю топтал. И когда я приказ отдавал, в результате которого пятеро не вернулись, я тоже жил. А их нет. Когда сын умирал на больничной койке, а я сделать ничего не мог. Сам на его месте хотел оказаться. Скажи мне, во что хочешь поверить, я бы поверил. И в церковь пошел. Только на меня бабки окрысились. Не так повернулся, не так покрестился. А они такие правильные. Все знают и умеют. Я не знаю. Не задумывался никогда. И не по моде в церковь пошёл. Ответы на вопросы найти хотел. Вот почему так происходит. Как ты понять не можешь, и я не могу. В итоге остался один со своими мыслями. Без веры человеку нельзя. Я не знаю, есть ли жизнь на том свете, не знаю, почему нас словно на прочность проверяют. Но верить надо. Верить, что все наладится, что испытания нам посылаются только по силам. А если все плохо, подумать, что не так делаешь.

— И что я, по-твоему, делаю не так? — Андрей почувствовал, что захмелел.

— Откуда я знаю! Я тебя часа два только вижу. Может, ты наркотой балуешься или родителей посылаешь.

— Да ну, какая наркота! Мне мозг жалко. Вдруг еще понадобится, а буду, как овощ. Овощем думать тяжело.

— Они не думают, — выкидывая бутылку и доставая новую, ответил Василий.

— Тем и отличаются от людей. Люди порой много думают. Смотрю на некоторых, да хоть в своей группе, а они живут, как мотыльки. Им ничего не надо, ничего не волнует. И глаза такие чистые, незамутненные. Смотрю, понять не могу, ребята, как вы до своего возраста дожили? Там такая наивность. Ладно, девчонки, им положено дурами быть.