– С пралюдьми ясно, а вот что случилось потом с бастардом?
– спросил Фриний.

– Я же говорю, стал хрупким, как яичная скорлупа. Однажды стоял у двери, а ту рывком открыли - и дверью беднягу пристукнули. Сломали кости, череп как молотом проломили.

– Во в прежнее время силачи жили, не то что сейчас!
– подковырнул Иссканр.

– При чем тут силачи?
– раздраженно отмахнулся Быйца.
– Говорю же, он стал хрупким! А дверь открыла обыкновенная служаночка, с ней потом еще обморок случился и истерика, когда узнала, что ненароком до смерти зашибла молодого господина.

Фриний улыбнулся:

– Ну вот, значит, все-таки кто-то выходил.

– Ты еще скажи "а вы боялись"!
– хмыкнул Быйца.
– Лучше признайся, что же мы такого должны исполнить, чтобы они выполнили свои обещания.

– Мы должны попасть в зал Средоточия. Он расположен примерно в центре Лабиринта.

– И?

– Там поймем. Мне сказали, что главное - попасть в зал.

– Значит, - подытожил Быйца, - попасть туда не так уж и легко. Кстати, этот зал - средоточия чего?

Фриний развел руками, мол, ни малейшего понятия.

– Думаю, все выяснится на месте.

– Так давайте в конце концов отправляться в это самое место!
– не выдержал Иссканр.
– Стоим тут, как ребятня в чужом саду: залезли, а теперь обсуждаем, надо было лезть или не надо, и чего хозяин сделает, ежли поймает.

– Пойдем, - поддержал Быйца.
– Разговаривать, если кому-то очень припечет, можно и в пути.

Они пошли - безо всяких "боевых построений", обыденно и неспешно, рассеивая мрак коридора светом браслетов на руках.

Но потревоженная тьма уже кралась за ними по пятам, решая, когда же ударить.

* * *

В первый момент, когда Кайнор взобрался по шесту на канат, им овладел нутряной, сосущий ужас. Ужас этот не имел ничего общего с риском прогулок на приличной высоте и без страховки - нет, Гвоздь испугался, когда не увидел в толпе нужного ему человека. Если он не пришел, значит, всей Кайноровой затее грош цена. И значит, разбираться с гвардейцами придется как-то по-другому.

А может, придется-таки поехать в столицу вместе с господином К`Дунелем, высоким ценителем площадного искусства.

Гвоздь отыгрывал обычную программу: плясал, жонглировал зажженными факелами, балансировал на одной ноге, водрузив на подбородок бутафорский меч, - проделывал все это, а сам скользил по толпе глазами.

Вот!

Он едва не уронил меч, когда заметил в задних рядах нужного ему человека. Тот, кстати, словно нарочно пробирался поближе к площади. И был без жены, вероятно, оставшейся дома в наказание.

– А теперь гвоздилки!
– звонко объявил Кайнор.

Народ притих - здесь, как и почти во всей Иншгурре, про гвоздилки знали. Причем если авторство этих четверостиший безусловно приписывалось Гвоздю, то декламировать их могла любая актерская труппа, а многие поэты даже придумывали свои, подражая язвительному стилю Кайнора. У некоторых, вынужден был он признать, получалось вполне сносно.

Но - по-другому, совсем не так, как у него.

– Я войны не боюсь и чумы не боюсь.

Вечно лезу в петлю, над собою смеюсь.

Но клянусь, если скажут: "В храмовничьей школе

тебя учат на память", - пойду утоплюсь!

Захохотали. Кайнор подмигнул симпатичной молодице в первом ряду и продолжал:

– Каждый шаг наш по жизни - то след на песке.

Будь гуляка шальной ты иль смирный аскет,

всяк мечтает побольше следов понаставить.

Но вот ветер подул - только рябь на песке...

– Эй, приятель, - крикнули из толпы, - ты что же, самый умный, да? Или считаешь себя... хэх!.. вторым Тойрой Мудрым?

– Да не, - ответили крикуну, - эт он славы взалкал. Следы на песке, так сказать, "гвоздит"!

Кайнор улыбнулся "знатоку" души своей:

– Славы вкус?
– знаешь, слаще бывает моча!

Мне не веришь? Спроси, дорогой, палача.

"Пьедестал с эшафотом, - тебе он ответит,

часто разделены лишь ударом меча!"

Засвистели, по-девичьи взвизгнули то ли от восторга, то ли сосед-рукоблуд за бочок ущипнул.

Подкузьмили:

– Артист, а ты вообще-то разговаривать по-нормальному умеешь?

Кайнор пожал плечами:

– Задавая поэту вопрос, не сердись,

коль ответом тебе будет вычурный стих.

Если хочешь ответ получить, как приказ, то

к капитану гвардейцев ты лучше иди.

С последними словами он указал на К`Дунеля, по-прежнему сидевшего где-то под ним, на фургонной лавочке.

А потом, выловив взглядом протиснувшегося наконец в первые ряды муженька Зойи, плеснул масла в камин: