Ати распахнул полог и солнце с ветром хлынули внутрь. Так вот почему корабль несся так быстро, вот почему гребцы позволили себе петь. Не работную песню, а "Трех капитанов", которая слышалась чаще на берегу. Все еще ослепленный, Ати ступил на палубу и осмотрелся. Стоило ему появиться, как пение запнулось, но тут же вновь набрало силу. И, провожаемый уже не двадцатью взглядами, а едва ли двумя, он прошел умыться.

Покончив с туалетом, встал у борта, глядя на воду. Ветер трепал одежду и ерошил волосы, так что они, обычно слишком короткие, чтобы мешать, лезли в глаза. Свет золотился в чистом течении Раийи, а та стремилась вперед через равнину. По берегам, вблизи от реки, зелень исходила летним изобилием, но стоило посмотреть дальше - и все менялось. Здесь, вдали от моря, земля становилась пустынной.

Но пустыней еще не была. Пустыня, знал Ати, лежит дальше. Широким изгибом Раийя кольцевала ее, и добраться в Дош из Силаца можно было не только рекой. Но именно из-за пустыни речной путь был и скорей, и желанней.

Спиной почувствовав движение, Ати обернулся и увидел, как Карраш накрывает на ковре перед шатром завтрак. Ловко, но не так чтобы очень красиво, она расставила сладости, фрукты и вино, разложила лепешки. Оглядела напоследок - и унеслась звать Зарата. Голод ущипнул Ати, но подходить он не стал. И только когда его - вовсе не сразу - окликнули, вернулся к шатру.

– Доброго вам утра, - поздоровался он с бальзамировщиком.

Тот склонил голову - и больше ничем не показал, что замечает присутствие Ати. Не презрительно и не враждебно, но с такой обескураживающей полнотой, как будто того в самом деле не было рядом.

К полудню Раийя расступилась, и на пути корабля вырос остров. Да не просто остров - сияюще белый, меж каменистых берегов высился храм. Но храм этот давно был покинут. Западная стена обвалилась, а по порталу змеилась трещина. Он оставался, впрочем, до сих пор щемяще красив, теперь даже больше, возможно, чем прежде. И едва стало понятно, что они остановятся здесь для отдыха, Ати поспешил к сундуку.

Достал из него, чуть не выронив, планшет и грифели. Закрыл крышку и устремился к сходням. Но на тех было не протолкнуться: не он один хотел быстрей оказаться на берегу. Наконец, выждав, пока дорога освободится, Ати ступил на землю. И тогда уже не мешкал: обогнав разбредавшихся гребцов, нашел самое тихое, самое безлюдное место на другом конце острова.

Там и сел. Залитый солнцем, храм стремился к небу - такой высокий, что мачта "Осеннего цветка" не доставала ему и до пояса. Ряды тяжеловесных колонн держали теперь легчайшую пустоту.

Ати слышал про это место раньше. Мирдское святилище славилось не один век, пока святость его не была развенчана. Жрецам в Силаце открылось, что место осквернено нечестивым обрядом. Очищение, сочли они, невозможно. И храм, до того богатейший, пришел в упадок, а священник окончил жизнь в изгнании.

Ати знал эту историю хорошо еще и потому, что священник тот был предком матери. За его грехи несла наказание семья, за его грехи Меана Ти-це вступила в брак с чужестранцем. Храмовая кровь не могла выйти из служения, но что это за служение, как почетно оно - решали те, кого тлен порока пока что не тронул.

Ати положил на колени планшет, занес руку с грифелем. Прищурил веки, чтобы солнечное полноводье не топило настолько. И принялся рисовать.

Рисовал он быстро: штрихи ложились один за одним. Чуть более легкие, чем принято по канону, в остальном они безупречно следовали ему. Наконец, вытерев пальцы, Ати оглядел работу и остался доволен. И все-таки он не был художником, и даже в свои года знал о том. Рисовать, однако, любил, а дорога требовала занятия. Поэтому он и взял с собой принадлежности - не только эти принадлежности. Но другие не мог достать так просто.

На корабль он вернулся одним из последних, когда уже звонил колокол. Звук несся над водой, и под ним небытие отступало от древних колонн. Какой перезвон стоял тут когда-то, сколько играли и сколько пели. Но вот "Осенний цветок" поднял парус. Красное полотно надулось и повлекло судно прочь, а Мирдский храм остался в своей тишине.

Начав рисовать на острове, на корабле Ати продолжил. Погода была бы жаркой в Силаце, но палубу продувал ветер, и день, невыносимый в городе, здесь не требовал даже тени. Шли они быстро - но пустынные дали оставались неизменными подолгу. Скалы и безлесые равнины, кусты и редкие мертвые деревья. Все это Ати переносил на бумагу. Частями и целиком, пока, наконец, не устал.

Только захотел сделать перерыв, как услышал рядом голос Зарата:

– Приходи. Разделишь с нами трапезу.

Пораженный тем, что не заметил его, Ати хотел было ответить. Но бальзамировщик уже ушел.

Тогда он собрал принадлежности и неверной от долгой неподвижности походкой приблизился к шатру. Карраш разливала вино.

– Так ты рисовальщик, выходит?
– спросила она, облизывая пальцы.

– Меня учили при храме.