Шрифт:
Странствующим и все же оседлым.
– Вот оно как, - Зарат сложил послание.
– Твой дядя странный человек.
Настал черед шкатулки. Ати вдруг показалось, что сейчас он вернет письмо и плату и попросит уйти. Но наваждение рассеялось.
– Впрочем, не бедный.
Зарат, похоже, остался доволен суммой. Его внимание, до того безличное, обратилось к посетителю, и несколько секунд Ати кожей чувствовал это прикосновение. Тяжелое и бесцеремонное.
– Я подготовлю его к погребению, - согласился бальзамировщик.
– Сделай так, чтобы тело принесли к закату. Мне нужна будет неделя. Через неделю его доставят обратно.
Ати торопливо кивнул, однако Зарат не закончил.
– Но к исходу месяца вы должны будете доплатить.
– Доплатить? За что?
Он правда не понимал.
– За то, что я обрежу нить. Здесь, - хозяин указал темным, будто из дерева вырезанным пальцем на шкатулку, - хватит только за половину работы. А я должен обрезать нить, чтобы закончить ее.
Это звучало так, словно было чем-то само собой разумеющимся. Чем-то, лежащим в сути вещей. И тут Ати сложил, наконец, обрывки разговоров, осознал давно дремавшую в голове идею. Он понял, почему Меддема Зарата называли швецом.
– Сколько понадобится доплатить?
– Не больше, чем ты дал уже мне.
Признаваться, что не знает, сколько денег принес, Ати не стал.
– Конечно. Мы заплатим.
– Тогда сделай, как я сказал, - подвел итог Зарат.
Разговор был окончен. Да и о чем еще было им говорить? Но именно сейчас, когда задача, мнившаяся невыполнимой, оказалась исполнена (возможно, потому как раз), Ати ощутил в себе невиданную храбрость. Ему захотелось заглянуть в шкатулку - и в письмо, которое бальзамировщик не собирался возвращать, открыть другим предназначенные тайны. Желания такой силы посещали его редко, и ему пришлось напомнить себе, что удовлетворить это невозможно.
– Кара!
– окликнул Зарат.
В коридоре раздался топот босых ног.
– Проводи гостя, - он кинул последний взгляд на Ати и отвернулся.
Не враждебный и, как казалось, почти даже не страшный. Нужно было быть ребенком, впрочем, чтобы решить, что не случалось и по-другому.
Через коридор, за двери, к воротам. Выходя из дома, Ати все-таки посмотрел на одного из стражей, и бледные в прожилках глаза, выцветшая кожа того заставили ускорить шаг. Но запеченный солнцем двор не принес облегчения. Карраш отодвинула засов и, словно могла читать мысли, усмехнулась. Зубы у нее были белые-белые и не в пример стражам живой, ехидный вид.
– Прощай. Или до свидания, тут уж как знать, - сказала она.
– До свидания, - вежливо отозвался Ати.
Оказавшись на улице, он в этот раз выбрал короткий путь. Проулками, садами совсем скоро добрался до нужного поворота. А за ним была уже и ограда.
Он, тем не менее, задержался в тени стены. И только переведя дыхание миновал привратника и ступил на дорожку. Как хотелось бы ему сейчас прогуляться среди отцовских деревьев, но впереди были более срочные дела. Он вернулся, чтобы исполнить обещание.
– Соберите покойника, - поручил Ати слуге, которого встретил первым.
– И доставьте на закате к Меддему Зарату.
Немолвный ужас притворился, что не заметил.
До заката оставалось достаточно времени, но из зеленой комнаты дядю унесли сразу. Чтобы одеть и чтобы обмыть. Ати не смог удержаться и зашел туда вместо отдыха. Его звала память прошлого вечера, хоть он и знал, что от Лайлина в комнате не осталось уже ничего. Стоял, конечно, сундук, но это была старая, безликая вещь, которая могла принадлежать кому угодно.
Ати, тем не менее, заглянул в него. Перебрал ветхую смену одежды, дешевые дорожные принадлежности. Похоже, все деньги дядя отдал Меддему Зарату. В сундуке не было ничего - ничего совсем, что выдало бы в Лайлине брата одного из самых богатых торговцев Фер-Сиальце. Ничего, что выдало бы в нем хоть что-то вообще.
Печаль, которую почувствовал Ати, удивила его. Ведь он совсем не знал этого человека.
Подойдя к окну, он какое-то время смотрел, как ветер волнует листья. Потом вспомнил, что у дяди была еще палка, но палки в комнате не нашел. Видно, убрали слуги. Как же быстро исчезают следы, подумал Ати, и ему стало только грустней. Вечером Лайлин должен был покинуть свое предпоследнее пристанище - и кто знает, что станет с ним делать Зарат.