Одри говорила с нажимом, жестко, хотя интонация оставалась ровной. Сейчас она представлялась мне революционеркой, стоящей на разбитой машине в окружении людей с битами в руках. Я надеялась, что такого не будет. В конце концов, это был лишь разговор на кухне за чашечкой чая.

Когда кто-то высказывал свое категоричное мнение об абстрактных вещах, таких как человечность, или, например, совесть, я начинала злиться. Я не любила крайностей, мне всегда хотелось возразить, чтобы оставить хоть какую-то лазейку, доказать, что его мнение правильное, но не абсолютно.

– Я слышала про мертвые души. Будто бы людей, которые умерли своей смертью, не оформляют, и потом их голоса используются. Будто бы где-то даже есть безымянное кладбище.

– Безусловно, обмануть можно кого угодно. Не только людей, наверняка есть полно поддельных голосов, про которые вампиры даже не догадываются. Большинство из них древние существа, которые, хотя и имеют больший жизненный опыт, едва ли что-то понимают не только в современных технологиях, но и в том, что появилось нового в самих людях. Некоторые вампиры, например, с понятием «гуманизм», знакомы лишь понаслышке, потому что в их время даже не существовало такого термина.

Я знала, что Одри хочет рассказать ещё об этом. Я будто не узнавала её, она всегда казалась отрешенной от проблем общества, просто заранее со всем не согласной, но её протест был ненастоящим, а служил ей лишь для создания образа. Но, наверное, на самом деле Одри просто повзрослела, в отличие от меня. Во мне тоже всё бурлило от чувств, которые я не могла оформить в слова, чтобы выразить что-то конструктивное. Конечно, я постоянно думала об этом, но я старалась запрещать себе такие мысли, не вдаваться в бесплодные рассуждения. Поэтому четкого мнения я так и не сформировала. Я встала из-за стола, чтобы вымыть свою чашку и налить еще воды в чайник.

– Равнодушие тоже порок, который открывается в аморальных условиях.

Я чуть не выронила чашку из рук. Камней в мой огород я не ожидала. Я всегда старалась делать всё правильно, и любой намёк на мою вину выводил меня из равновесия. Вместе со злобой и обидой я действительно начинала чувствовать себя виноватой. Я сразу же стала искать причины, по которым мне могло бы понадобиться пойти домой, но быстро пресекла свои попытки к бегству. Я изо всех сил старалась не быть трусихой, тем более Одри боялась оставаться одна ночью. Я включила воду в раковине сильнее, будто надеялась создать между нами звукоизоляционную стену, за которой я могла бы придумать, что мне ответить.

Одри достала пепельницу и закурила прямо в квартире. Комната и без того пропахла табаком, но меня почему-то всегда это удивляло. Может быть, дело было в свободе, которую ощущает молодая девушка, съехавшая от отца, а может быть, Одри не хотела выходить в темноте на балкон или лестницу, и курение в комнате стало привычкой и днем. Я повернулась к ней, решившись ей что-нибудь ответить. Мне хотелось сказать, что я не равнодушна, просто я не страдаю мазохизмом и не хочу намеренно смотреть на чужое горке. Ведь я знаю, что разговорами о проблеме никому не поможешь. Даже хотела добавить в шутку: если мы не на сеансе психотерапии. Но я все смотрела на Одри, которая медленно курила и снова уткнулась в ноутбук.

– Я тут скачала ужастик про маньяка в костюме кролика, Вильгельм сказал, прикольный. Может, посмотрим?

 Одри заговорила своим обычным голосом. Я согласилась, надеясь, что мы больше не вернемся к той теме. Я знала, что слова Одри о равнодушии ещё надолго останутся со мной. Я буду думать о том, что могла бы ответить, жалеть, что не сказала хотя бы что-то, буду считать себя трусихой и стыдиться того, что Одри и так думает. Все закончится тем, что я мысленно соглашусь с Одри о своем равнодушии, буду думать о том, что приобрела ещё одну слабость. Но пока ещё я так не решила. Мы помыли себе мандаринов, легли на мягкую кровать Одри с узорными решетками на чёрном покрывале и стали смотреть глупый фильм.

Оказалось, у него есть ещё две части. Фильм был до смешного абсурдным, поэтому мы решили посмотреть и остальное. Я заказала нам пиццу, и мы просидели у экрана до вечера. Это были счастливые часы. Я забеспокоилась лишь, когда Одри позвонил Вильгельм и увёл её внимание от меня почти на полчаса. Сначала, я пыталась послушать о чём они говорят, но они слишком близко общались, и их разговоры обросли фразами и шутками, понятными только им. Но после звонка Одри снова полностью была со мной.

Даже когда мы ложились спать, мы не поднимали тему Дня Любви. Только после того, как я уже была в кровати Вильгельма, Одри снова взяла снова ноутбук, видимо решила проверить, вышло ли что-то у тех людей из видео. Я отвернулась, пытаясь зацепить какую-то другую мысль. Подушка Вильгельма пропахла им, я попыталась сконцентрироваться на том, как мне неприятно лежать в чужой мужской постели. Мало ли, что он здесь делал, кого водил. Я пыталась разозлиться, но так и не смогла перестать думать о людях, которые узнают завтра, что они должны умереть.

2 глава.

Когда я встала, Одри ещё спала. Экран её ноутбука до сих пор горел, но видео, которое она смотрела, больше не существовало. На фоне серого шума была надпись «Произошла ошибка». Я подумала, что, может быть, оно было о том мальчике из приюта. Он стоил того, чтобы поддерживать его до утра и даже дождаться с ним результатов голосования. Хотя, наверное, он выключил эфир после восьми часов вечера, когда голосовать уже было бессмысленно. Я осторожно вытащила ноутбук, не разбудив Одри. Она спала, сжавшись в комок и прикрыв одной рукой нос, как кошка. Сейчас Одри выглядела такой беззащитной, но я знала, что если она откроет глаза, это впечатление развеется вмиг. В этот момент она казалась мне такой родной. Я всегда ощущала особую близость с Одри из-за наших матерей. Её мать умерла, это ни в какое сравнение не шло с моей историей, но моя мама тоже будто бы частично была не в нашем мире. Она считала себя избранной охотницей на вампиров, и ей повезло, что у неё появилась такая бредовая фабула при короле Габриэле. Иначе вряд ли бы даже инвалидность по психическому здоровью спасла её от тюрьмы или смерти. Я никогда не рассказывала Одри о подобных мыслях, было бы эгоистично говорить, что её горе и мои семейные проблемы могут быть сопоставимы даже самую малость.