Едва Святу исполнилось восемнадцать, на голову посыпались неприятности. Дело не в сложном возрасте, поиске себя и запутанной личной жизни. Дело в семейном проклятье.
Святослав лежал в луже киселя прямо под кассой студенческой столовой, смотрел на обеспокоенные лица одногруппников, склонившихся над ним, на далекий, тонущий в тумане головной боли потолок, на перепачканные киселем пальцы, которыми он собственноручно заляпал глаза, наивно полагая, что заснул на паре.
— Свят, ты живой? — спросила Танька — староста. Остальные продолжали сверлить его обеспокоенными взглядами.
— Да вроде бы.
Он попытался встать, и ему это почти удалось, вот только нога снова попала в лужу киселя. Бум! Святослав опять лежал на полу.
— Ты пьяный? — шепотом спросила Танька, опускаясь на колени рядом с ним.
— С ума сошла?! — шепотом закричал Святослав.
— Я-то нормальная, ты вот что творишь?!
— Встать не могу! Не заметно?
Танька нахмурилась, прикусила губу, потом ловким отточенным движением передала сумку Людке, своей подруге, оттащила Святослава по скользкому полу прочь от лужи — к столам, и заявила:
— Иди домой, отдыхай. Тебе покой нужен.
Увы, Святославу нужен был вовсе не покой, а хоть какая-то компания, потому что в безумии последних суток он едва находил в себе силы продолжать существование. Прежде мысли о суициде не посещали его ни разу, но стоило метафизическим часам пробить полночь, стоило Святославу стать совершеннолетним, все изменилось. И вот, уже на следующий день, толком не отметив знаменательную дату, он валяется в киселе и выслушивает упреки от Таньки.
— Отметишь на истории? — жалобно спросил Святослав, надеясь урвать у реальности хоть что-то.
Танька была непоколебима:
— А если с тобой случится что? Кому отдуваться? Константину Сергеевичу? Иди домой, Хансен, у тебя все равно праздник.
Святослав поднял рюкзак, на котором осели комочки киселя, накинул его на плечо и услышал позади: кап-кап. Значит, разбилась бутылка пронесенного через охрану контрабандой вискаря. Не отметит Святослав Хансен восемнадцатый день рождения в кругу друзей. Нет у него больше друзей. Как по заказу, одногруппники заладили:
— С Днем Рождения, Свят!
— С праздником!
— Повеселись там!
Свят плелся к выходу из столовой, размышляя о горькой судьбе. Он чувствовал себя героем драмы Достоевского. Тварь он дрожащая или имеет право обернуться и обозвать Таньку сукой? Он так основательно задумался над дилеммой, что не заметил летящего на него справа студента.
— Поберегись! — заорал студент, размахивая пакетом с учебниками на манер флага.
Святослав попытался отступить, но вместо этого завис в воздухе и почти уже отработанным движением свалился на пол. Пока голова гудела от боли, а сознание заливали совершенно не мужественные слезы обиды, он пытался понять, отстранившись от своей жалкой фигурки, сидящей совсем возле выхода из злосчастной столовой: как все это могло произойти? Как он свалился? Взгляд его подобрался к ботинкам. Шнурки развязались, один шнурок прилип к подошве кроссовка, залез аккуратненько в паз между выступами резины. Святослав попытался вытащить шнурок из паза, но тот ни в какую не хотел поддаваться. Вместо этого поддался ноготь. Святослав завопил от боли.
— Свят, ты чего? — это была Людка, подруга Таньки, продолжавшая сжимать чужую сумку вместе с собственной.
— Не знаю, Люд, меня как будто проклял кто.
— Ты серьезно? — Людка придвинулась ближе.
— Ну как это назвать?! — он помахал перед ней кровоточащим ногтем — она шарахнулась и села на пол рядом с ним.
— У меня такое часто бывает, — спустя несколько секунд сказала Людка, как будто ища оправдание секундной слабости.
— У меня первый раз, — хмуро ответил Святослав.
— От тебя спиртом пасет, — добавила Людка, избегая смотреть ему в глаза.
— Спиртом? — удивился Святослав. — Ах, вот оно что! — он потянулся за рюкзаком, расстегнул молнию и показал Людке содержимое: разбитую вдребезги бутылку с вискарем. — Вот, думал после пар со всеми выпьем. Символически. Праздник все-таки, восемнадцать лет.
— Свят, ты ж знаешь, что в универ с этим нельзя, — Людка явно расстроилась.
— Конечно, знаю! Люд, да ты что? Я ж первый раз, я же просто чтобы всех порадовать…
— Иди домой, Хансен, — сказала она, поднимаясь на ноги. Забрала сумки и пошла к остальным.
Святослава одолели злость вперемешку с обидой, он сам не знал, чего было больше. Тоже, друзья, называется. Он с ними два года уже отмотал, считай, половину срока, а как беда пришла к его дому, то даже проводить до выхода не хотят. Ну как кто настучит декану, а потом объясняй, что не пил с Хансеном.
Все вокруг стали казаться Святославу предателями. Он плелся по коридорам, с опаской оглядываясь по сторонам, и замечал на себе подозрительные взгляды. Идет парень, от которого разит алкоголем, весь перепачкан в какой-то розовато-коричневой гадости, с пальца капает кровь, оставляя следы на чистейшем ламинате, а ко всему прочему на обуви нет шнурков. Их пришлось вытащить и выбросить, во избежание дальнейших инцидентов.
Святослав так боялся, что не сумеет добраться до выхода с кампуса, что на свежем воздухе издал протяжный вздох облегчения. Его рта немедленно что-то коснулось. Он отскочил, стал бить себя по лицу и заметил, что прочь полетела порядком измятая салфетка. Надо было ему вдохнуть именно в тот момент, когда она летела мимо! Как еще объяснить такое, если не проклятьем?
— Хорошо еще, что я атеист, — сказал Святослав, остановившись возле урны, где обычно курили преподаватели и студенты. На стене возле урны красовалась табличка: «Не курить!».