делала то, чего человек не мог.

Огонь заревел, Морозко бросил Васе мешок из кожи зайца, а сам пошел к белой

кобылице. Вася поймала мешок рефлекторно, пошатнулась: он был тяжелее, чем выглядел.

Она развязала его и увидела яблоки, каштаны, сыр и буханку черного хлеба. Она чуть не

завопила от радости.

Морозко вернулся под ель и увидел, как она разбивает орехи ножом, жадно

вытаскивает ядра грязными пальцами.

– Вот, – сказал он натянуто.

Она вскинула голову. Большой очищенный заяц свисал с его изящных пальцев.

– Спасибо! – вежливо воскликнула Вася. Она схватила тушку, нанизала и повесила

над костром. Соловей любопытно заглянул под ель, обиженно посмотрел на нее при виде

жарящегося мяса и пропал. Вася не обратила внимания, она жарила хлеб, пока ждала мясо.

Хлеб потемнел, и она грызла его горячим, сыр стекал по его бокам. До этого она не

ощущала голод, ведь почти умирала, но теперь тело напомнило ей, что горячая еда в

Чудово была давно, а холодные дни превратили ее в кожу да кости. Она голодала.

Когда Вася смогла отдышаться, облизывая крошки с пальцев, заяц был почти готов,

и Морозко удивленно смотрел на нее.

– От холода возникает голод, – объяснила она без надобности, ощущая себя бодрее,

чем до этого.

– Знаю, – ответил он.

– Как ты убил зайца? – спросила она, крутя мясо жирными руками. Почти готово. –

На нем нет следов.

Огонь плясал в его хрустальных глазах.

– Я заморозил его сердце.

Вася поежилась и больше не спрашивала.

Он не говорил, пока она ела мясо. Она села и еще раз поблагодарила, хоть и

добавила:

– Если бы ты хотел меня спасти, можно было сделать это до того, как я оказалась при

смерти.

– Ты все еще хочешь путешествовать, Василиса Петровна? – он ответил только этим.

Вася подумала о лучнике, свисте стрелы, грязи на коже, холоде, ужасе заболеть в

одиночестве в глуши. Она подумала о закатах и золотых башнях, о мире, не ограниченном

деревней и лесом.

– Да, – сказала она.

– Хорошо, – Морозко помрачнел. – Наелась?

– Да.

– Вставай. Я научу тебя сражаться ножом.

Она уставилась на него.

– От болезни слух пропал? – рявкнул он. – На ноги. Хочешь путешествовать, лучше

уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой он полезен. Я не буду все время

бегать по миру, спасая тебя от глупости.

Она неуверенно встала. Он потянулся наверх, сорвал сосульку с ветки. Лед стал

мягче, менял форму в его руке.

Вася голодно смотрела, желая тоже творить чудеса.

В его пальцах сосулька стала длинным кинжалом, твердым и идеальным. Клинок

был изо льда, рукоять – хрустальной. Холодное бледное оружие.

Морозко протянул его ей.

– Но… я не… – лепетала она, глядя на сияющий кинжал. Девочки не трогали оружие,

кроме ножа на кухне или топорика для дров. И нож изо льда…

– Теперь да, – сказал он. – Путница, – огромный голубой лес был тихим, как церковь

под луной, черные деревья поднимались к небу, сливаясь с тучами.

Вася подумала о братьях, как они учились владеть луком или мечом, и ей было

странно ощущать себя такой.

– Держать нужно вот так, – сказал Морозко. Его пальцы накрыли ее, поправляя

хватку. Его ладонь была ледяной. Она вздрогнула.

Он отпустил ее и отошел, лицо не изменилось. Кристаллы льда блестели в его

темных волосах, похожий нож лежал в его ладони.

Вася сглотнула, во рту пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Лед не был таким

тяжелым.

– Вот так, – сказал Морозко.

В следующий миг она сплевывала снег, руку жгло, кинжал не было видно.

Она искала осколки, уверенная, что он разбился. Но он лежал целым, невинный и

опасный, отражал свет огня.

Вася осторожно схватила его, как он показал ей, и попробовала снова.

Она пробовала много раз за долгую ночь, на следующий день и следующую ночь. Он

показывал, как повернуть другое лезвие своим, как ударить кого–то внезапно разными

способами.

Она была быстрой, как выяснилось, легко двигалась, но у нее не было силы воина.

Она быстро уставала. Морозко был беспощаден, он двигался как ветер, его клинок