Видимо, несправедливости окружающей жизни, материальные затруднения, личное нездоровье переполняют чувства «неистового Виссариона», и искоренение недостатков скверной действительности он мыслит только на путях террора, находя в нем единственное всеисцеляющее средство: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливой малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 52). Мимо такой кровожадности не мог пройти равнодушно славянофил И. Аксаков, заклеймив носителей ее «разбойниками прогресса» (Аксаков И. С. Сочинения. М., 1886. Т. II. С. 712). Думаю, не будет натяжкой, если отнесу Белинского к пионерам-теоретикам отечественного терроризма, литературный каннибализм которого вскоре пророс кровавыми всходами, каннибализмом далеко не литературным, собравшим урожай, истощивший Россию.

Реформатор, замысливший практически осчастливить человечество, уже в потенции является человеконенавистником, врагом всего человечества, ибо пытается навязать ему то, что последнему совсем и не нужно, к чему оно совсем и не готово. Люди в общем-то привыкли строить свою жизнь, свое счастье своими руками и получать от этого истинное моральное и физическое удовлетворение. И разве не абсурд, когда является Некто и говорит, что он один знает дорогу к Счастью, только необходимо ему довериться. Идея, претендующая на истину в последней инстанции, изначально дегуманистична. И человек, сознательно решивший избрать роль учителя человечества, не может не видеть во всех, кто не разделяет его взглядов на переустройство мира, врагов своих. А врагов необходимо уничтожать, если ты страстно жаждешь воплощения своей идеи в жизнь. И поэтому в силу диалектики спаситель человечества закономерно превращается в его тирана. Строить же мир всеобщего благоденствия возможно только при условии обладания реальной властью. И перед учителем человечества встает проблема: как этой властью овладеть? Применительно к условиям России второй половины ХIХ века радетели рода людского средство к овладению таковой узрели в социализме. Социализм для российских радикалов был именно средством, «фомкой», с помощью которой они и решили взломать существующие государственные устои и овладеть властью. Ибо к чему сводились все разговоры о социализме вождей мирового пролетариата от Маркса до Ленина? К уничтожению буржуазии, воцарению диктатуры пролетариата (а диктатура пролетариата массой рабочих воспринималась как власть самих рабочих, на этом моменте постоянно акцентировали их внимание и вожди их), упразднению частной собственности, эксплуатации. Насаждалась иллюзия всеобщей свободы. Вот о чем постоянно твердили на митингах и собраниях рабочих. На этом социалистический позитив и кончался. О его негативе, а именно о том, что «диктатура пролетариата» подразумевает прежде всего диктатуру революционной партии, насильственную кооперацию крестьян, насильственное переустройство всей общественной жизни в соответствии с умозрительной схемой, – об этом социалистические вожди помалкивали. Отсюда их активное неприятие всех реформ царского правительства, объективно утверждавших и расширявших политические и экономические права конкретных Ивана и Петра. Русские социалисты, враги конкретного и апологеты абстрактного всеобщего счастья, шли на любые жертвы, чтобы сорвать или дискредитировать реформаторскую деятельность царской администрации по ослаблению социального антагонизма.

Примечательны суждения Белинского и о роли личности в истории, предвосхитившие задолго до Герцена и Лаврова взгляд на роль умственной интеллигенции в историческом процессе и теорию героев и толпы Н. Михайловского: «Судьба избирает для решения великих нравственных задач благороднейшие сосуды духа, возвышеннейшие личности, стоящие во главе человечества, героев, олицетворяющих собою субстанциальные силы, которыми держится нравственный мир… Жизнь слагается из толпы и героев, и обе эти стороны в вечной вражде, ибо первая ненавидит вторую, а вторая презирает первую» (Белинский. ПСС. Т. 5. С. 54, 56). Зная о «маратовских влечениях» Белинского, нетрудно предвидеть, к какой части человечества он себя относил и с какой колокольни смотрел на народ: «Развитие всегда и везде совершалось через личности… Народ – вечно ребенок, всегда несовершеннолетен» (1848), (Утопический социализм… С. 107–108). Подобный взгляд на народ был типичен от Герцена до большевиков со всеми их вождями, державшими его в узде: не дай бог ослабишь, разыграется ребенок… Необходимо отдать должное нашему великому критику. Проза реальной жизни в значительной степени излечивает его от иллюзий, он готов признать, что «не разум правит миром», а история, то есть практика – «высший суд над людьми» (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 447). И на двадцать лет раньше Герцена пришел к выводу, что социализм в России может быть только следствием буржуазного развития (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 468). Но этот вывод, сделанный в самом конце жизни, не поколебал в целом отрицательного отношения Белинского к буржуазии и буржуазной демократии. Атрибут буржуазной демократии – парламент – для него так и остался «местом для скупки живых душ» (Мелентьев Ю. С. Революционная мысль России и Запада. М., 1966. С. 148).

Итак, узловые пункты «аркадской доктрины» Белинского суть:

1) нигилизм относительно современной ему российской действительности;

2) идея ускорения исторического процесса;

3) идея массового террора как средства решения социальных проблем;

4) идея о радикальной интеллигенции как двигателе прогресса;

5) теория героев и толпы;

6) неверие в народ, который «вечный ребенок»;

7) отрицательное отношение к буржуазной демократии;

8) взгляд на социализм в России только как следствие буржуазного развития;

9) социологический субъективизм.

Среди публицистов 40-х годов ХIХ века необходимо отдать должное взглядам Милютина, резко расходившимся с теоретиками отечественного утопического социализма. Он подверг принципиальной критике их теории, игнорирующие российскую действительность и возможность прерывания ее органического развития и перехода к их общественному идеалу путем насильственного переворота. В статье «Опыт о народном богатстве…» 1847 года Милютин буквально пророчествует: «Человечество не может делать скачков в своем развитии и не может перейти прямо и без приготовления из нынешнего своего состояния в состояние полного и безусловного совершенства. Если бы новые школы (социалистические. – Б.) понимали эту истину, они обратили бы свое внимание на то, чтобы найти средства для постепенного усовершенствования экономической организации… современные школы думают гораздо более о цели, слишком от нас отдаленной, и ограничивают свою деятельность одним стремлением к недостижимому для нас идеалу общественной организации.

В тех формах общественного устройства, которые придуманы новыми школами, личность человека или исчезает совершенно, или подвергается самым стеснительным ограничениям…» (Утопический социализм… С. 200).

Прислушаться бы начинающим коноводам к голосу разума да попытаться свой талант и энергию употребить на дело постепенного усовершенствования общественных отношений, а не предаваться бредовым замыслам. Не прислушались! Ослепительный идеал поразил их разум, и всю последующую свою деятельность они, словно невменяемые, подчинили претворению его в действительность.

Труды Милютина высоко оценил Н. Чернышевский (Утопический социализм… С. 187), но это не подвигло его к дальнейшему научному анализу российской действительности, он скатился в целом к апологетике многих положений пионеров отечественной социалистической утопистики. Так, он стойкий сторонник общинного социализма, полагавший, что, каковы бы ни были общественные преобразования, общинное пользование землями должно быть сохранено, ибо оно предотвращает сельское население от язв пролетариатства, год 1857 (указ. соч., с. 246). В «Критике философских предубеждений против общинного владения» (1858) Чернышевский пытается обосновать возможность перехода от более низкой ступени общественного развития к более высшей, «минуя средние логические моменты» (указ. соч., с. 253), то есть от феодализма к социализму. Этот переход совершается путем крестьянской революции. В условиях социализма наиболее благоприятную форму собственности он видит в сочетании государственной собственности с общинным владением (указ. соч., с. 248). Ради воплощения этого идеала в жизнь Чернышевский готов пожертвовать свободой слова и конституционными формами правления (Чернышевский Н. Г. ПСС. М., 1948. Т. V. С. 216). Во взглядах Чернышевского, высказанных им на рубеже 50–60-х годов в экономических теориях, есть и значительные отличия от отечественных обитателей «социалистической артели». Так, например, готовой формой социализма современную ему общину он не считал, все ее изъяны хорошо видел, поэтому капитализму противопоставлял общину в условиях социализма, которая будет поддержана народным правительством (История русской экономической мысли. Изд-во социал. – эконом. лит-ры, 1958. Т. 1. Ч. 2. С. 731, 732). Для Чернышевского вполне очевидно, что Россия в 50-е годы уже вступила на путь капитализма, и он видит в этом прогресс (указ. соч., с. 722) и допускает возможность перехода отсталой страны к социализму и при слаборазвитости капиталистических отношений (указ. соч., с. 718, 719). Он даже был убежден, что и при отсутствии социалистической революции на Западе народные массы России, свергнув крепостничество, смогут осуществить социалистические преобразования (указ. соч., с. 718, 719). В этих же теориях Чернышевский выдвигает идею переходного периода между феодализмом и социализмом (указ. соч., с. 727) как периода сосуществования двух секторов – общинного и частного, при котором первый вытесняет второй (указ. соч., с. 728). Кто знаком с первыми годами существования советской власти, тот без труда увидит абсолютное сходство этой формулы с ленинским нэпом. На этом сходство не ограничивается. Чернышевский был и сторонником прогрессивного налога на частников в переходный период (указ. соч., с. 737) и постепенного перевода всего крестьянства к коллективному производству (указ. соч., с. 737, 738). Как известно, с 1926 года в СССР налоги на единоличника-кулака стали возрастать в таких пропорциях, что ведение хозяйства стало бессмысленным, а в 1929–1930 годах вообще всех крестьян насильно загнали в колхозы, кулаков же вместе с семьями вывезли в гнилые, непригодные для жизни места без всякого инвентаря для обустройства в этих болотах, где многие в первые год-два и вымерли, особенно дети. Что касается постепенства, то Ленин тоже много говорил о нем на основе примеров, но мера эта никогда – ни при Ленине, ни после – не применялась. Социалистическим вождям было не до постепенства: то в Гражданскую войну власть надо было отстаивать, то потом ее укреплять. Чернышевский глубже своих предшественников подошел и к роли государства в социалистическом переустройстве общества. Если Герцен не придавал государству особого значения в этом вопросе, то Чернышевский отводил ему главную роль в ходе революции и организации хозяйства на социалистических началах (указ. соч., с. 743). Чернышевского не страшит и «необразованность и необузданность» народных масс. «Пусть народ неприготовленный вступит в свои права, во время борьбы он скорее приготовится» (указ. соч., с. 740). Демагогия Чернышевского очевидна – чем темнее народ, тем легче увлечь его оглушительными лозунгами. Подобные же мысли примерно через шестьдесят лет выскажет его прилежный ученик Ленин: «Культурой овладеем позже – после захвата власти». Как «приготавливались и поднимали» культурный уровень отравленные ленинской демагогией вооруженные массы в период Гражданской войны – всем сегодня известно. На глазах родителей и детей могли поднять на штык ребенка (Дети эмиграции. Воспоминания. М.: АГРАФ, 2001. С. 117); разрубить рояль и разделить его части среди осваивающих культуру; сжечь дотла богатейшие дворянские библиотеки и пр. А когда темные массы обеспечили победу социалистическим коноводам, последние дали им ту культуру, какую сочли нужной.

И Чернышевский не был бы Чернышевским, если бы в последний предреформенный год, 1860-й, в год широкого общественного недовольства, в статье «Письмо из провинции», напечатанной в «Колоколе» Герцена, не призвал Русь к топору (Чернышевский. ПСС. Т. 7. С. 1001). Несколько ранее, в 1859 году, в статье «Суеверие и правила логики» он обличал самодержавие и крепостничество, произвол с их стороны надо всем и вся, короче, «азиатство», прозрачно прокламируя мысль: чтобы освободить общество от пут нынешней администрации и открыть простор к его всестороннему развитию, необходимо избавиться от этой администрации насильственным путем, сама она власть не уступит. И все это свободно печаталось за подобную крамолу только в мыслях и разговорах семьдесят лет спустя в условиях «работницкой» власти снимали голову, а о публикации подобной «ереси» и говорить не приходится. Так когда же Россия стала тюрьмой – при царях или «слугах народа»?!