Таким образом, очевидно, что мы или должны были жить по законам того режима, в котором функционировала наша экономика, или нам необходимо было менять все очень по-крупному. Попытка же сохранить с одной стороны всю систему приоритетов, а с другой – снизить ресурсоемкость нашего производства за счет внедрения новых технологий, была химерична. Тем не менее, данная идея была взята на вооружение ведомствами, которые к этому времени уже стали автономными. Например, министерство черной металлургии стало вести совершенно злонамеренную политику, очень похожую на ту, которую сейчас ведет министерство нефтяной промышленности. По этой причине масштабы инвестиций накануне 1985 года сдерживались производством черного металла. Косыгину в свое время предлагали построить еще один металлургический комбинат за Уралом, но он отказался от этого, что явилось роковой ошибкой. Если мы хотели все-таки развиваться при тех условиях функционирования экономики, то нам, конечно, нужно было производить металл, так как ставить вопрос о снижении оборонной нагрузки в то время было нереально.

Разыгралась драма по причине того, что с одной стороны правила "игры"остались прежними, а с другой стороны – объем первичных инвестиционных ресурсов относительно снизился. К тому же энергетика стала очень капиталоемкой, так как к этому времени выкачав уже все самые эффективные месторождения, мы вышли к менее эффективным и в то же время более труднодоступным, что само по себе требовало дополнительных инвестиций. Сельское хозяйство в условиях той системы хозяйства также не могло обходиться без дополнительных инвестиций. В создавшихся условиях первоочередной жертвой стало машиностроение. В результате такой политики жертвой стала и сама черная металлургия, так как без необходимой продукции машиностроения ее основные фонды обветшали. Если рассматривать схематично, что произошло в структуре экономики в результате этой политики, то вырисовывается следующая картина: сельское хозяйство и энергетика были сдавлены снижением машиностроительных и металлургических инвестиций, в результате чего рост гражданской экономики даже в тех вырожденных уродливых формах, какие все-таки имели место до этого, практически остановился.

Поэтому в тех сюжетах развития экономики, которые появились после 1985 года, идея восстановления адекватного распределения ресурсов в отраслях машиностроения, черной металлургии получила достаточно сильное развитие. К сожалению в этой идее преобладало инвестирование машиностроения, а не черной металлургии, так как все-таки продолжали доминировать идеи ресурсосбережения. В поисках источника ресурсосбережения технократическая мысль обратилась к электронике, полагая, что развитие различных регулирующих устройств, автоматизированных комплексов и тому подобного даст необходимый сберегающий эффект (совершенно утопическая идея). Для реализации этой идеи Силаев обратился к оборонной промышленности за помощью и на базе выделенной этой промышленности помощи началось создание гражданской электроники, которая осела в незавершенке после его ухода. Другими словами, идея: все-таки обновить гражданское машиностроение и на этой основе создать импульсы экономического роста при относительно сужающейся ресурсной базе, при этом ничего больше не меняя, была химеричной. Без снижения военной нагрузки и смен общей системы приоритетов это было нереально.

Вопрос: Опишите эту систему приоритетов более подробно.

Ответ: В предыдущих беседах я, пожалуй, выражался не вполне точно, говоря об абсолютном доминировании военно-промышленных приоритетов. Дело в том, что предпочтение отдавалось не только ему, но и, так сказать, развитию общей экономической мощи страны. Отсюда – развитие производства цветных металлов, качественной стали и т.п., которые работали на упреждение потребностей оборонного комплекса. Прямых связей с развитием оборонной системы тут не было, но были некие стандарты экономической мощи, характеризующиеся современными видами материалов, энергии и т.д. Другими словами, в экономике существовали некоторые направления так называемого технического прогресса, которые работали на упреждение спроса со стороны оборонной промышленности. Я бы сказал, что существовал некий технологический образ современного государства, который и поддерживался безотносительно к каким-то реальным конечным экономическим нуждам.

Вопрос: По каким направлениями шел этот процесс?

Ответ: Направления были достаточно широко представлены. Это не только сырьевой фронт, но и образование, особенно высшее, которое охватывало очень широкий спектр знаний, начиная с фундаментальной науки. Сюда же относятся и новые виды энергии, такие, например, как солнечная. В гражданском машиностроении некоторые производства все-таки занимали приоритетные позиции. Эти производства как-то повышали технический потенциал нашей экономики. Таким образом, наука, некоторые отрасли машиностроения, производство металлов (особенно цветных, редкоземельных), энергетика – все это осуществлялось достаточно широким фронтом для создания заделов под будущее развитие. Здесь мы ориентировались на экономику Соединенных Штатов, на лучшие образцы мирового производства. Но я бы не сказал, что в этом вопросе все было благополучно.

Для примера можно взять историю развития нашей химической промышленности, которую мы стали создавать довольно искусственно. В какой-то момент было осознано, что химия является базой для многих технических изменений. Мы стали культивировать производство химических изделий. В результате были созданы конструкционные пластмассы – важный элемент современной индустриальной системы. Не сделав такого рывка в то время, мы сейчас бы очень отстали и в обороне и в гражданской экономике. Тем не менее мы начали развивать химическую промышленность только по причине того, что это соответствовало мировым стандартам современной индустриальной системы, и не более того. В тот момент, когда мы вкладывали гигантские инвестиции в химическое производство (в том числе и валютные), у нас не было для этого никаких особых оснований.

Конечно, тотальный технократический подход к ассортименту производства, к направлению научных инвестиций, преследовал цель поиска таких направлений развития, которых нам нельзя было упустить в гонке за мировое лидерство. Поэтому, наряду с той системой производства, которая вытекала уже из сложившихся приоритетов в виде конкретных военных программ, была еще некая система тотальной технической экспансии. Мы, конечно, не выдерживали такой гонки. Только когда задачи этой экспансии накладывались на какую-либо из конкретных из военно-промышленных программ, тогда она двигалась быстрее. В остальном приходилось очень сильно напрягаться и "размазывать"ресурсы, чтобы поддержать эту тотальную технократическую экспансию. В этом был, конечно, некий резон. Экономическое соревнование с развитыми странами, в которое мы вступили в 60-е годы, было, конечно, главной доминантой жизни нашей экономики. В в результате этого мы все время боялись что-то упустить и, когда обнаруживали в этом вопросе какой-нибудь крупный провал, впадали в панику. В такие моменты возникали мощные идеологические кампании. Немедленно находились люди, которые использовали эту панику в своих интересах и подогревали ее. В итоге "провал"начинал возмещаться с большими издержками, потерями, извращениями, я бы сказал – с элементами шизофрении. Такие явления трудно объяснить в рамках рациональных категорий. Это какая-то черта тоталитарных систем, которую по идее должны объяснить социологи.

Вопрос: Но Вы сами до этого говорили, что в такой политике был некий резон?

Ответ: Но в этом и состояла реальная действительность: сплав вполне рациональных мотивов с иррациональными способами их реализации.

Вопрос: Что это значит?

Ответ: Помимо других причин, структура нашего общества предполагала постоянную идеологическую подкормку, которая должна была давать некий заряд оптимизма. Для достижения этой цели использовалось все, что можно, например, лозунги электрификации всей страны или химизации народного хозяйства. Пропагандисты и идеологи кормились на этом, они были заинтересованы в таких кампаниях, и раздували их до невероятных масштабов.