– Не могу, – крепился я.

– И вы при сем участвовали, да ещё помогали ей. Я прав?

– Да, – сдался я. А что делать? Он припёр меня к стенке. И откуда он все знал?

– Откуда я все знаю? – как будто прочитал мои мысли фон Пален. – Так это же – моя дочь. Ей шпионкой надо быть. Любой шкафчик, да хоть – сейф, где хранятся сладости, она взломает вмиг. А заболтать может кого угодно. Сколько её ругали, сколько наказывали – все бес толку. Опять она тётушкин буфет ограбила. Ну, Семён, уж вы у меня смотрите! – в шутку, а может серьёзно погрозил фон Пален.

Мне стало стыдно, как мальчишке, попавшемуся на воровстве конфет.

А Панин от души расхохотался.

– У вас дочь с характером? Право, я вам завидую. Мадмуазель Софья не пропадёт в нашем обществе.

– Прошу вас, не ругайте её и не говорите баронессе. Я дал слово молчать о нашем ночном приключении, – взмолился я.

– Её ругать? – хмыкнул фон Пален. – Ругать Софью – напрасное дело. Она раскается, расплачется, а ночью опять взломает буфет, съест все цукаты. Вот сколько раз говорил баронессе: берете её на ночь из института, не покупайте сладости.

Фон Пален с досадой вздохнул, рухнул на кровать и тут же захрапел. Панин улёгся на оттоманку.

– А вы серьёзно влюблены? – спросил он.

– Не знаю, что ответить, – я пожал плечами. – Наверное, я ни разу не влюблялся. А разве возможно, вот так, с первой встречи?

– Вполне, – серьёзно ответил Панин. – Я же влюбился в свою Софью Владимировну. Из похода тогда вернулся, мне казалось, никак не мог отмыться от грязи, от крови, от вшей…. На первом же балу её встретил – и все! Как воск растаял. Что угодно готов был отдать только за один её взгляд. Да хоть – жизнь! Ох и гневался тогда отец! Терпеть не мог Орловых. А она – дочь Владимира Орлова. Видишь, как вышло: вроде бы грех совершил, женившись против воли родителя. А с другой стороны, любовь, разве грех? Ну, да ладно. Покойной ночи.

Он отвернулся к стене. Я устроился в глубоком мягком кресле и только расслабился, как тут же меня затянуло в тёмную кисею глубокого сна.

* * *

Проснулся я от холода, пробравшегося в наше убежище. Почему-то печи не топили. Ноги задеревенели. Пальцы на руках не чувствовал. Очень хотелось пить. Осторожно поднялся, разминая затёкшие суставы. От холода бил озноб.

Товарищи беззаботно спали. Ворвался де Рибас, быстро раскрыл один из своих дорожных кофров, достал какие-то бумаги и вновь убежал. Я вышел в тёмную анфиладу. Дальше в просторном зале перед покоями императрицы горели свечи в канделябрах. Слышался гул голосов, шарканье ног по паркету.

Сглотнул комок. Горло сухое, как дымоход. Может быть, удастся раздобыть воды? Двинулся на свет. Ступни пронзили тысячи иголок. Колени затекли и еле сгибались. Вдруг сбоку, в тёмном углу услышал всхлипывание. Кому-то плохо? Я подошёл ближе. В скудном свете увидел маленького седого старичка. Он, скрючившись, сидел на стуле, закрыв ладонями лицо, и горько плакал.

– Позвольте, мне вам помочь? – спросил я. – Хотите, воды принесу…

Услышав меня, старичок тут же выпрямился, достал из кармана большой белый платок, утёр глаза:

– Не надо, – неожиданно резким голосом сказал он.

– Простите, – смущённо пробормотал я.

– Нет, это вы меня простите, – старик попытался улыбнуться. – Вы ко мне со всем сердцем, а я не знаю, как вам ответить. – Присаживайтесь, он показал стул на против.

Я присел. Осторожно спросил:

– Вы горюете об утрате?

– Об утрате? О, нет, молодой человек. Это не утрата, это – катастрофа, – скорбно сказал он. – Не по императрице я плачу, по эпохе. Умирает эпоха. Что от нашего великого времени осталось? – Он на мгновение задумался. – Вот, пять лет назад Григорий Александрович Потёмкин помер. Румянцев, Пётр Александрович еле живой: тоже недолго осталось старику. Из имения своего не выезжает. Орлов Алексей Григорьевич – и этот старый, как чёрт. И я уже ни на что не способен, как только кур разводить. Понимаете, молодой человек, это не императрица ушла, это целая, огромная эпоха!

– Да где же он? – неторопливо кричал де Рибас, топая подкованными сапогами по мозаичному паркету.

– Сию минуточку. Он где-то был здесь, – раболепно отвечал лакей, неся перед собой свечу. – Так вон они-с! – обрадованно воскликнул лакей, осветив угол, где сидели мы.

– Батюшка, Александр Васильевич, – всплеснул руками вице-адмирал. – Обыскались вас. Ну, ни как без вас нельзя.

Пойдёмте.

– Иду. Уже иду.

Старичок вскочил и живо зашагал вслед за де Рибасом, придерживая на боку длинную шпагу. Он был невысокий, но весь упругий, как на пружинах.

– Александр Васильевич? – спросил я у лакея. – Уж не Суворов ли?

– Он самый, – с уважением произнёс лакей. – Нынче весь свет России собрался. Горе то какое!

Неужели я только что разговаривал с самим Суворовым? С непобедимым Суворовым! Я много слышал о нем и читал. Мне он казался богатырём не меньше Платона Зубова…. А он…. Старичок. Великий старичок. Стальной старичок.

Выспросив у лакея, где можно найти воды, я отправился в кухню. Повара привычно суетились у плит, готовя завтрак для многочисленных гостей. Распорядитель предложил мне отменного квасу. От водки я отказался, а холодный квас выпил целый штоф. Пробрался темными анфиладами обратно в будуар.