— Че? Погромче там!

— Страшно!!! — гаркнула я изо всех сил. — Да мертвечиной разит!

За дверью недолго помолчали.

— А я тут при чем? — резонно поинтересовались оттуда.

При том.

— Дяденька, светец завалящий сиротинушке не пожалейте! — Завывания получились столь пронзительными, что у меня самой заломило зубы.

«Демонстрировать импровизации на тему «Сами мы не местные, помогите, люди добрые, чем можете» еще не надоело? » Тренируюсь. Глядишь, скоро смогу на паперти подрабатывать. Все лучше, чем по большакам грабежом пробавляться...

Озадаченное молчание воцарилось за дверью надолго. Спустя некоторое время с улицы донесся неразборчивый разговор. Я припала ухом к шероховатой деревянной поверхности: на улице негромко пререкались двое мужчин. Расслышать все, о чем они говорили, было нельзя, а вот понять — запросто. «Последняя ночь... помолился бы лучше...» — вот и подтвердились все мои предположения.

— Господом нашим Единым заклинаю-у-у!!! — Мне быстро надоело ждать, когда стражники договорятся или на них снизойдет озарение.

— Ить сопля пугливая! — Презрение в голосе новопришедшего, видимо, было призвано пристыдить меня и заставить заткнуться.

Вместо ответа я лишь энергичнее забарабанила в дверь, отбивая кулаки. За спиной нетерпеливо ворочалась темнота, пряча в своем душном нутре Верьяна, но это знание, вместо того чтобы успокоить, наоборот, пугало еще больше.

— Утихни, зараза шумная! Перебудишь же всех! — прикрикнул первый стражник.

Гнев освежил другому охраннику память.

— Лампу стенную запали, бестолочь!

«Бестолочь», — шепнул мрак голосом сокамерника, соглашаясь со стражником.

— Достопочтенные, вы в здравом уме или как?! Чем палить-то? — Злость всегда заставляла мои мозги работать шустрее. — Я что, похож на святого, Силой Единого чудеса вершащего, аль, Господи прости, колдуна проклятого?

Обиженное сопение в две носоглотки было мне ответом. Чуть погодя к нему прибавилось бряцанье ключей.

— Вниз спускайся, убогий, и стань так, чтобы я тебя видел, да мечишко свой подальше отодвинь, — хмуро скомандовал первый стражник.

— И смотри мне, без глупостей! — добавил второй.

Тьма мягко подтолкнула меня вниз по лестнице...

Лицо алны бесстрастно. Взгляд выцветших глаз, Словно декоративный пруд в безоблачный, тихий денек, ясен и спокоен. Настоятельница — всегда «вне», над всем происходящим. Кажется, даже тягучая послеполуденная жара с опаской обходит стороной ее снежно-белую фигуру.

— Спасибо, Виена. — Тонкие губы растягиваются в полуулыбку, не находящую отражения во взоре настоятельницы. — Я сама проведу занятие.

— Но... — Алона медлит с уходом, нерешительно теребя ткань синего одеяния.

Улыбка Астелы, обращенная уже к нам, все столь же нейтральна, а взгляд светел.

— Надеюсь, ни у кого здесь не вызывает сомнение моя преподавательская компетенция? — Вопрос вроде бы адресован ко всем, но краснеет, как маков цвет, Виена.

— Прошу прощения, Горане наверняка нужна моя помощь с выпечкой, — бормочет она и быстрым шагом, которому не хватает совсем чуть-чуть, чтобы стать бегом, покидает класс.

Ална даже не поворачивает головы на стук захлопнувшейся двери, а молча идет к окну. Умиротворенно шуршат, вторя ее шагам, полы накрахмаленного, белоснежного одеяния. Тринадцать пар глаз напряженно и испуганно следят за передвижениями настоятельницы. Несколько секунд женщина сосредоточенно наблюдает за тонущим в зное середины лета подворьем, а затем соединяет ладони. Литые серебряные браслеты на ее запястьях негромко звякают, ударившись друг о друга.

Долгожданная прохлада разливается в помещении, прочищая мысли и просветляя отупевшее от жары сознание.

— Думаю, так лучше, — невозмутимо изрекает ална и поворачивается к нам: — Что ж, дочери Господни, приступим!

Класс оживает: стучат крышечки открываемых чернильниц, шуршат свитки конспектов, едва уловимо шелестят занесенные над ними перья.

— На какой теме вы остановились?

Как обычно, с места подскакивает первая зубрила, любимица и гордость Рениты, джерийка Тила, и на одном дыхании выпаливает: