Действительно, к примеру, Рудольф Шнакенбург говорит о двух противоречащих друг другу толкованиях омовения ног. Первое, «более глубокое с богословской точки зрения, видит в омовении ног знаменательное событие, указывающее на смерть Иисуса. Второе, чисто парадигматического свойства, ограничивается смиренным характером служения Иисуса, выражающимся в омовении Им ног ученикам» («Johannesevangelium» III, S. 7). Шнакенбург считает, что во втором случае речь идет о «новой редакции» Евангелия, «как если бы первого толкования вообще не существовало» (S. 12, ср. S. 28). Но такая трактовка слишком узка, слишком схематизирована и ограничена нашей западной логикой. Для Иоанна дар Иисуса и Его последующие деяния, совершаемые через учеников, неразрывно связаны друг с другом. Отцы Церкви толковали различие двух подходов и их взаимоотношения в категориях «sacramentum» и «exemplum». Под «sacramentum» они понимали не какое-то конкретное таинство, а всю тайну Христа, Его жизни и смерти, в которых Он выходит навстречу нам, людям, входит в нас посредством Своего Духа и преображает нас. Но именно потому, что это «sacramentum» действительно очищает человека, обновляет его изнутри, оно становится началом новой жизни. Призыв делать то, что сделал Иисус, не «нравственное приложение» к тайне Христа и не ее противоположность. Он вытекает из внутренней динамики дара, посредством которого Господь делает нас новыми людьми, принимает в число «своих».

Эта динамика дара, благодаря которой Он Сам действует в нас, а наши поступки становятся частью Его деяний, особенно ярко проявляется в словах Иисуса: «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин 14, 12). Здесь находит отражение то, что имел в виду Иисус, сказав: «Я дал вам пример» (Ин 13, 15). Деяния Иисуса становятся нашими деяниями, если Он Сам действует в нас.

Исходя из этого можно понять и слова Иисуса о «новой заповеди», когда Он после предсказания предательства Иуды еще раз повторяет Свой наказ о взаимном омовении ног и принципиально расширяет его: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13, 34–35).

В чем состоит новизна «новой заповеди»? Поскольку эта тема перекликается с темой новизны Нового Завета, то есть с вопросом о «сути христианства», важно очень внимательно слушать.

Говорят, что новизна, выход за рамки уже существующей заповеди любви к ближнему, проявляется в словах: «… как Я возлюбил вас», то есть в любви, сопряженной с готовностью пожертвовать своей жизнью ради спасения другого. Если бы особенность и основной смысл «новой заповеди» заключались в этом, христианство можно было бы определить как «величайшее нравственное усилие». Похожим образом трактуют и Нагорную проповедь: в сравнении со «старым путем» десяти заповедей, который представляет собой путь, так сказать, «среднего» человека, христианство открывает в Нагорной проповеди «высокий путь» радикальных требований, отражающий новую ступень гуманности человечества.

Но кто, собственно, может сказать о себе, что он уже возвысился над «средним путем» десяти заповедей, оставив их позади как нечто само собой разумеющееся, и теперь следует «высоким путем новой заповеди»? Нет, новизна «новой заповеди» не может заключаться в высоте достижений. Самое главное в этих словах как раз не призыв к величайшему усилию, а новый фундамент бытия, который дарует нам Господь. Новым может быть только дар «со-бытия» со Христом и пребывания в Нем. Августин действительно начал толкование Нагорной проповеди – свой первый после рукоположения цикл проповедей – с мысли о более высоком моральном облике, о более высоких и чистых нормах. Но затем основной акцент проповеди заметно смещается. Августин несколько раз повторяет, что старые требования уже означали подлинное совершенство. Вместо того, чтобы говорить о более высоких требованиях, он все чаще говорит о подготовке сердца (см. «De serm. Dom. in monte» I 19, 59). Все чаще «чистое сердце» становится основной темой его толкования. Более половины всего цикла проповедей написано с лейтмотивом важности очищения сердца, и неожиданно ярко проявляется связь с омовением ног: только благодаря тому, что Господь Сам постоянно омывает н очищает нас, мы учимся делать вместе с Ним то, что сделал Он. Речь идет о включении нашего «я» в Его «Я»: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2, 20). Поэтому вторым словом, все чаще встречающимся в толковании Августином Нагорной проповеди, является слово «misericordia» – милосердие. Мы должны «погрузиться» в Божественное милосердие – только тогда наше сердце найдет правильный путь. «Новая заповедь» не просто новое более высокое требование, она связана с новизной Иисуса Христа, со все более глубоким погружением в Него.

Продолжая эту линию, Фома Аквинский сказал: «Новый закон – благодать Святого Духа» («S. theol.» I–II q. 106 a.1). Не новая норма, но дарованная Самим Духом Божиим сокровенная сущность, новая жизнь души. Этот духовный опыт подлинно нового в христианстве Августин обобщил в известной формуле: «Da quod iubes et iube quod vis – дай то, чего требуешь, и требуй, что хочешь» («Conf.» X 29, 40). Дар, «sacramentum», становится примером, «exemplum», и все же при этом остается даром. Бытие христианина – это прежде всего дар, но оно развивается в динамике совместной жизни и деятельности с этим даром.

В эпизоде, описывающем омовение ног, мы видим две различные реакции на этот дар: Иуды и Петра. Сразу после слов о примере Иисус переходит к случаю Иуды. Иоанн говорит нам, что Иисус «возмутился духом» 27 и сказал: «Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня» (Ин 13, 21).

Иоанн трижды упоминает о «потрясении» Иисуса: у гроба Лазаря (Ин 11, 33–38), после слов об умершем пшеничном зерне – этот эпизод напоминает нам о молении Иисуса на Елеонской горе (Ин 12, 24–27) и, наконец, здесь. Это минуты, когда Иисус встает пред лицом смерти и сила тьмы касается Его. Тьмы, с которой Он призван бороться и которую Он должен превозмочь.

Мы еще вернемся к этому «потрясению», когда будем размышлять о ночи, проведенной Иисусом на Елеонской горе.

Обратимся вновь к 13-й главе Евангелия от Иоанна. Предсказание предательства, по понятным причинам, вызывает среди учеников волнение и порождает любопытство. «Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! Кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам» (Ин 13, 23–26).

Чтобы понять эти слова, следует вначале обратить внимание на то, что во время пасхальной трапезы предписывалось «возлежать» за столом. Чарльз К. Баррет объясняет процитированный стих следующим образом: «Участники трапезы лежали на левом боку. Левая рука поддерживала тело, правая оставалась свободной. Таким образом, голова ученика, лежавшего справа от Господа, была непосредственно перед Иисусом, и потому можно сказать, что он “возлежал” у Его груди. Этот ученик, без сомнения, мог доверительно разговаривать с Иисусом, но его место не было почетным. Почетное место было слева от хозяина дома. Место же, которое занимал любимый ученик, принадлежало близкому другу» (S. 437).