– Зачем ты мне рассказал об этом? Я ведь про твой глаз ничего не спрашивала.

– На всякий случай, а вдруг ты поинтересуешься, почему я одноглазый.

Она подошла к нему. Халатик распахнулся, и обнажил часть её тела. Ирина обняла руками его голову и сказала тихо:

– Бедный ты, мой бедный. Тебе на белом свете, ещё хуже, чем даже мне. Хочешь, я всегда буду твоей женщиной? Хочешь, я прямо сейчас отдамся тебе?

Он отстранил Ирину от себя:

– Ты жалеешь меня, Ирина, а я тебя. Не обижайся, но я отношусь к тебе, как к своей сестре Лене, которой уже нет на этом свете. Ты, конечно, намного красивей, чем она. Но вы – похожи. И мне тебя… жалко.

Татану запахнула полы халата. Её самолюбие было задето. Она надула губки.

– Ты первый мужчина, который… отверг меня, – самолюбие Ирины было задето.– Я не понимаю, почему. Но плевать! Второго такого предложения от меня не поступит. Но мы останемся друзьями. У нас одинаковые судьбы. Мы будем друзьями, да?

– Я всегда со стороны любовался тобой, Ирина, когда бывал у вас в посёлке. Но мы будем друзьями. Не надо меня жалеть. На твоём пути встретится ещё много мужчин, которые просто… не заметят тебя. Каждый воспринимает красоту по-своему, да и не каждого она привлекает.

– Никогда я об этом не думала, Толя. Представляешь, я уже начинаю уставать от жизни.

– Не торопись от неё уставать, Ира. Но, правда, ты… безумна красива. И это беда твоя самая большая беда. Старайся жить, как все. Ведь сейчас у тебя появиться специальность. Это хорошо. Честно, говоря, я не хочу быть поваром. Но ведь надо в жизни кем-то числиться.

Она отошла от него. Села за стол. Взяла сигарету из пачки на столе, закурила. Загребнюк медлил, не уходил. Ирина в растроганных чувствах посмотрела на него и пожалела совсем молодого человека, на долю которого выпало немало проблем и бед.

А ведь какой он славный, Толя Загребнюк. Самоё страшное заключалось в том, что он прав. В жизни надо каждому найти своё место и свою… вторую половину. А красивой быть страшно, но временами приятно. Собственная неповторимость, хоть в чём-то, всегда тешит самолюбие даже самого скромного человека. Просто не всегда он себе в этом признается.

Лично ей нравилась профессия повара. Ирине казалось, что она… навсегда для неё, до гробовой доски. Но весельчак Подрубакин, Антон Антонович, сказал ей, как-то, что всё сделает, чтобы она не получила поварских «корочек». Ему показалось (скорее, ему уже донесли), что Ирина не очень прилично ведёт себя в гостинице. Несколько раз её видели пьяной.

– Да, Ирочка,– задумчиво сказал Загребнюк, – ты штучка ещё та. Семью учителя Лимовского махом разрушила.

– Откуда ты знаешь?

– Это, Ирочка, известно даже местным воронам. Здесь, хоть и большой посёлок, районный центр, но все и всё друг о друге знают. Прошу тебя, остановись, пока не поздно! Ты можешь наделать много бед для себя и для других.

– Я начинаю это понимать,– Ирина издала тяжёлый вздох.– Но я, Толя, иногда не смогу остановиться. На меня нападает какая-то злобная страсть. Мне хочется порой и водки выпить, и делать всё, что я пожелаю… с первым встречным, если он мне понравится на какой-то момент. На мгновение.

– Плохо это. Но Подрубакин – добрый мужик. Экзамены после окончания курсов ты сдашь. Он относится к тебе, как к неразумному и несчастному ребёнку. Я прошу тебя, не делай глупостей. Живи, как все.

Сказав это, Загребнюк вышел из гостиницы, тихо затворив за собой дверь. Ирина упала грудью на диван, обхватив руками валик-подушку. Ей было очень не хорошо. Ведь сейчас, через считанные минуты, ей предстояла встреча с Лимовским, которому она должна была, раз и навсегда, сказать «нет».

Учитель Лимовский, в душе которого горел пожар, уставший ждать у моря погоды, решил пойти в номер Татану без букета цветов и поставить точки над «и». Он направился к двери, но вдруг ощутил резкий толчок в спину. Оглянулся. Сзади него стоял подвыпивший мужик лет тридцати пяти, в фуфайке, с красной рожей и выпученными глазами.

– Ты это… сейчас от меня, конкретно,– угрожающе сказал он Лимовскому, – по рылу получишь, учитель, вырви тебе ногу!

– Не понимаю вас. По какой такой причине вы должны нанести мне телесные повреждения? Да и сможете ли, господин хороший? Вы на ногах еле стоите, потому и пляшете.

– Я смогу и сделаю то, что обещал. И причина имеется. Ты, вот что, отстань от Пригожей. Озвучиваю на данную тему… первое и последнее предупреждение.

– Это ваше желание или кого-то другого?

– Какая тебе разница, очкастый кролик? Но скажу! С ней наш шофёр из районной автобазы Пашка Сирин раньше тебя дело имеет. А ты тут нарисовался, вклинился…

– Кто там и что хочет, мне категорически… всё равно. Ирина сама всё решит и сделает выбор.

– Значит, не зря я тебя увидел и решил подойти… вот,– пьяный мужик приблизился к Лимовскому почти вплотную.– Слов ты не понимаешь. А я за Пашку Сирина любого на портянки порву.

Невесть откуда нарисовавшийся хулиган в фуфайке не шутил, он взял тщедушного, хотя и высокорослого, то есть долговязого, учителя за грудки и уже намеревался нанести Лимовскому удар по лицу своим грязным и немаленьким кулаком. Но не успел. Кто-то очень легко оторвал его от Владимира Федоровича и врезал ребром ладони изрядно выпившему искателю приключений по физиономии.