Усмехнувшись, будто в темноте разглядел удивлённое непонимание на лице собеседника, он поскрёб тёмный край камня ногтем, и самородное золото тускло блеснуло в свете фонаря. Аркадий вытаращил глаза: быть не может, чтобы самородок такого размера – и у бродяги!..

– Да не сомневайся, настоящее, вот бумага из Пробирной палаты, – сказал тот, будто в темноте увидел, как вытянулось лицо Аркадия, и, снова запустив руку в котомку, достал свёрнутый в трубочку лист бумаги, встряхнул его, вытягивая вперёд руку. – Ты бери, только хлеба мне дай. Бумагу-то на, возьми, без неё не сдашь в казну – не примут. А перекупщикам продавать али китайцам – себе дороже, семь шкур сдерут, да и ещё в полицию донос напишут. Ты мне хлеба дай, мил человек, хлебушка охота шибко – русского, печёного. Так эти лепёшки обрыдли, будь они неладны!

Аркадий молча взял с импровизированного стола булку бородинского и протянул чудному человеку, отметив, что зубы у него действительно целые, блестящие – тот улыбался во весь рот, глядя на хлеб – радостно, счастливо, глаза сверкнули молодым блеском.

– Ржаной, – всхлипнул бродяга, понюхав кирпичик бородинского хлеба, – ржаной…

По щекам текли слёзы, но человек не замечал этого, по крошке отщипывая корочку и медленно прожёвывая. Лицо выражало такое наслаждение, такое счастье, такое умиротворение, что, засветись сейчас вокруг головы бомжа нимб, Аркадий не удивился бы. Скорее удивляло, почему нимба нет?!

– Бред какой-то, – пробормотал Аркадий, зажмурившись, чтобы прогнать морок, но золотой самородок в его руке был настоящим, и бумага с двуглавым орлом подтверждала это. Да и сам он видел, что старый чудак не врёт. Но всё равно бормотал «бред, бред, бред»…

Раздался стук копыт – оглушающий, нереальный, будто с горных круч неслась конница. Ошарашенный, оглушённый, Аркадий выронил самородок, оглянулся – тёмные горы на фоне крупных звёзд спокойны, не шелохнулись, и ничего по ним не скатывается. Камнепад? Нет, не похоже. Стук копыт, приближаясь, становился тише, и вот наконец вполне нормальные звуки. Он направил фонарь на дорогу: там, на невысокой алтайской лошадке, держа под уздцы вторую, осёдланную, ехала женщина в расшитом золотом халате и шароварах. Волосы рыжие, почти огненные в луче света, струились по плечам, а лицо, ярко-белое, усыпанное веснушками, будто светилось изнутри. Потом, много раз вспоминая эту встречу, Аркадий недоумевал: как это получилось – рассмотреть каждую складочку век, каждую чёрточку, запомнить подрагивание ресниц и шевеление губ? Запомнил также каждую деталь вышивки золотой нитью по сверкающей ткани на её наряде – простом, обычном халате с широкими рукавами, перетянутом поясом. Будто в режиме замедленной съёмки смотрел и запоминал…

А она поскакала до машины, остановила коня, натянув поводья. Лошадка послушно встала. Всадница, сверкнув неожиданно синими глазами, сердито нахмурила брови, но тут же лицо её снова разгладилось, стало безмятежным – почти таким же, как у старого бомжа, когда тот взял в руки хлеб… Женщина посмотрела сначала на Аркадия, потом перевела взгляд на самородок возле его ног.

– Обманул, – сказала она как-то даже равнодушно. – Ключ-камень другому отдал. – И крикнула так, что задрожали верхушки сосен: – Мой ты, Тимофей, мой! И не поможет тебе хитрость твоя! Чох! Чох, чох!.. – Лошадь послушно тронулась с места, подгоняемая всадницей ударами ног, обутых в мягкие кожаные сапожки.

Стук копыт затих в темноте – будто оборвался, резко, вмиг, а всадница пропала – была и нет её, словно кто стёр сверкающий силуэт. И тут же, будто по команде, в рассветных лучах заблестели вершины белков – горных ледников. Аркадий смотрел на пустую дорогу, не понимая, куда пропало время, как так мгновенно промелькнула ночь? По его ощущениям, женщина в золотом наряде находилась рядом не больше нескольких минут. Куда пропало остальное время? Часов восемь как корова языком слизнула – будто и не было вовсе ночи! Опустил взгляд в траву, почему-то не удивляясь тому, что отпечатков копыт в жухлой траве нет. Но… самородок, большой, в пол-ладони, так и лежал у его ног. И неизвестно, сколько бы он ещё простоял, завороженный, сбитый с толку, но из-под машины раздался шёпот:

– Ушёл… Слава те, хосподи… ушёл!

Всё началось в «Хаус-клубе». Не самый хороший вариант, но мы с Петром были рядом, решили заглянуть, поговорить. Один бы не пошёл, но этот вечно голодный заучка затащил. Да и я, будучи под впечатлением от вчерашних Аллочкиных заявлений, как-то не подумал, что не зря по возможности избегал посещать это место…

Хотя нет, всё началось раньше, за день до этого. С Аллочки. У меня в последнее время вообще всё с неё начинается – и хорошее, и плохое… Ведь ничего не предвещало ссоры!

– Откуда этот шрам? – спросила она, проведя пальцем по груди и слегка надавив.

Я поймал её руку, поцеловал ладошку, потом притянул Аллочку к себе и, уткнувшись лицом в ложбинку на шее, промычал: «М-ммм… какой запах»…

– Не уходи от ответа! Яша, мы с тобой живём вместе уже полгода, но я знаю о тебе ровно столько, сколько знала, когда впервые увидела.

Да, подумал, уже полгода вместе. Самое лучшее время в моей жизни – это могу заявить без ложной скромности! С Аллой жить легко, весело, и она не устраивала мне сцен – ни по пустякам, ни из-за серьёзных проблем, а полушутливое ворчание по поводу разбитой посуды не в счёт. Не знаю, может, из-за того, что денег было достаточно, и материальная сторона жизни не отнимала лишних сил, нам было вполне комфортно вместе. На Аллочку мне всегда было приятно смотреть – хрупкая, маленькая, метр пятьдесят ростом, всегда с иголочки одета. Порой казалось, что одежда на ней не мнётся просто потому, что Алла ей это запретила. Вообще, порядок вокруг неё устанавливался сам собой – она, казалось, не прикладывала к этому никаких усилий. Что ещё?

Ещё я сменил место жительства. Квартиру продать пока не получилось, но дом приобрёл отличный – мне нравился. Аллочка сначала надулась, что такая серьёзная перемена случилась без её участия, но я даже не стал оправдываться, сославшись на романтику – мол, хотел сделать сюрприз. Она, сменив гнев на милость, тут же развезла ремонт, но с её организаторскими способностями он не превратился в бесконечную, выматывающую опупею. Первый этаж был уже почти готов, и мы, решив не ждать, пока доделаем второй, переехали – из-за собаки. Собака как собака, но я предпочёл бы обойтись без животных. Не то чтобы категорически не переносил их, а, скорее, был равнодушен: есть – хорошо, нет – ещё лучше. Но Аллочка откуда-то притащила здоровенную дворнягу и заявила, что это третий член семьи.