– Мне страшно, Густав, – призналась она, опустив голову. – Я уже как-то привыкла к такому убогому существованию, смирилась. Сломалась, возможно. Я не чувствую в себе сил на решительный шаг, я боюсь, я не справлюсь.

– Ты справишься, – он встал и подошёл к ней, с нежностью обнял за плечи. – Мы вместе справимся. Я уверяю тебя. Бог поможет.

– Хотелось бы, – прошептала она. – Я так давно не была в церкви, не ходила на службу. Наверное, он сильно на меня обижен.

– Бог простит, – Густав поцеловал её в висок. – Бог милостив, ты же знаешь.

И вот, вещи собраны. Два кожаных дорожных кофра с металлическими пряжками, пролежавших чуть не полвека в кладовой, – в них поместилось всё её нехитрое имущество. Портрет князя Белозёрского аккуратно завернут в шелковую шаль и положен сверху, чтоб не повредился. Оле Паркос помог упаковывать вещи и уехал всего полчаса назад. Завтра он приедет, как только рассветет, чтобы помочь адъютанту Густава погрузить их в сани.

– Вы не волнуйтесь ни капельки, я за всем присмотрю, – приговаривал Оле, доставая кофры из кладовки. – Буду приезжать, протапливать дом. Если бы вы, фру, своих зверушек не взяли, я бы их пригрел, уж не сомневайтесь, нашлось бы, чем покормить. Так что, может, и нет нужды вам тащить их с собой в столицу, здесь вас подождут? Марта согласится.

– Спасибо, Оле, – она искренне поблагодарила старика, – но животные поедут со мной. Это уже решено.

– Что ж, может, оно и правильно, – Оле пожал плечами. – Будем ждать вас, фру, может, и смилостивится Господь, поправитесь вы, – он взглянул на Машу, взгляд его оплетенных морщинами глаз выражал сочувствие. – Очень мы вас с Мартой жалеем. А если доктор хороший, как вы говорите, из заграницы приедет, то таким случаем грех не воспользоваться. Может, и вернетесь вы к нам на собственных ножках. Да и в гости пожалуете. Уж как моя старуха будет рада! Но если только война не начнется, – добавил он, помрачнев, – если все живые будем.

Двадцать пять елей в ряд, окутанные холодным осенним туманом, и – полное одиночество на краю пропасти. Одна, совсем одна. И силы надо черпать только в себе. А ещё в памяти, в прошлом. Решиться, отважиться, преодолеть судьбу. Удастся ли ей? А если нет – переживёт ли она разочарование, сколько уже выпало на её долю? Но нет, как убеждал её Густав, не надо думать о дурном. Надо надеяться. Надо иметь смелость надеяться.

– Гриша, я знаю, что задумал Феликс, не ходи, я умоляю тебя.

В тот темный декабрьский вечер они стояли друг против друга при одной горящей свече в небольшой будуарной комнате, и между ними – только лик Богородицы с младенцем в танцующем свете пламени. За опущенными шторами проезжают по Невскому экипажи, сигналят автомобили, торговцы зазывают в лавки за подарками к Рождеству. Но всё это словно другая жизнь, не имеющая отношения к минуте, которую переживают они оба. Минута, так похожая на те, которые ей выпали сейчас. Эта минута, которая определит всё их будущее, решиться или нет. Уйти, свернуть, потерять честь? Следовать данному слову до конца, но тогда вполне вероятно – царский гнев, изгнание, Сибирь, ссылка.

– Не ходи, я прошу.

Она просила и знала, что он не может отказаться. Что честь дороже жизни. Что, вполне вероятно, судьба России в его руках, в руках его друзей, она зависит от их решительности. Так почти сто лет назад, бессонной ночью 14 декабря 1825 года, перед восстанием декабристов княгиня Екатерина Трубецкая, наверное, молила супруга не ходить на Сенатскую площадь. И знала, что он не сможет не пойти. И знала, что пойдет за ним в ссылку, на казнь, примет все страдания. Потому что иначе нельзя. В их руках – судьба России.

– Маша, о чём ты? Это невозможно.

Гриц с нежностью взял её руки, поцеловал пальцы.

– Ты же слышала речь Пуришкевича в Думе. Он говорил о пагубности присутствия Распутина при царе. Требуется всего лишь рекомендация старца, чтобы самый захудалый гражданин мог занять высокий пост. Тёмный мужик не может больше править Россией. То, что задумал Феликс, что мы вместе с ним задумали, это единственный выход, Маша. Разве ты не видишь, что происходит? – он говорил горячо, убедительно. – Просвещённая, европейская Россия, как её задумал император Петр, в опасности. Силы хаоса, поднимающиеся из самой глубины, становятся всё могущественнее, это силы тьмы, силы варварства, угрожающие образованию и культуре. Распутин – их посланец. Его цель уничтожить династию как основу миропорядка в России. Уничтожить всё созданное с петровских времен могущество империи, разложить её. Государь слаб, безволен. Он не может противостоять их натиску. Николай Александрович прекрасный человек, он добр, он привязан к семье. Но эти силы уничтожат и его самого, и его семью, он пригрел змею, хотя пока не понимает этого. Силы, которые представляет Распутин, не оставят его в живых, но они уничтожат и всё государство. Надо действовать. Это решающий момент в истории России. Такой же, как и 14 декабря 1825 года, – он словно прочитал её мысли, впрочем, они думали об одном и том же, – если бы государь Николай Павлович прислушался к требованиям декабристов, Россия не знала бы крымского позора. Для нас же, Маша, всё обстоит гораздо серьёзнее. Мы выбираем между жизнью и смертью, мы образованный, благородный класс общества, мы – элита, белая кость. Те, от кого зависит будущее страны. Нас сметёт тьма. И надо опередить её, пока не поздно. Отступать некуда. Как говорил когда-то граф Платон Зубов, фаворит государыни Екатерины, «если государь заблуждается, гвардия выйдет из казарм и его поправит». Блеск той эпохи не угас, пусть не надеются те, кому бы так хотелось. Дух братьев Орловых жив в наших сердцах. Государь помазанник Божий, но он лишь первый среди равных. Гвардия должна снова сказать веское слово. Феликс сказал, Ирина напишет Распутину, позовет его в гости, ведь он страстно охоч до знатных дам, унизить их и издеваться над ними, наслаждаться их страхом.

– Но ведь Ирина в Крыму, – возразила Маша. – Она прислала мне письмо из Ливадии. К тому же княгиня Зинаида Николаевна, матушка Феликса, она не допустит, чтобы «отвратительный монах», как она называет Распутина, переступил порог их дома.

– Зинаиде Николаевне всё известно, – ответил Гриц невозмутимо. – И ради того, чтобы старец навсегда исчез, она готова несколько дней пожить в Москве, куда и отправилась вчера вечером. Через два часа, – Гриц взглянул на часы на каминной полке, – Феликс заедет за Распутиным на своем автомобиле. Я должен быть в это время у него. Мы с Дмитрием Павловичем и Пуришкевичем будем изображать в соседней комнате гостей, которые занимают княгиню Ирину, и она не может уделить время старцу. В это время Феликс должен угостить его пирожными с приправой, – Гриц усмехнулся. – Надеемся, он накушается вдоволь, – добавил уже мрачно. – А если не подействует, будем стрелять.