Серое небо нависало над серыми скалами. Тучи перекатывались по небу волнами бушующего океана, на дне ущелья билась о валуны дикая, злая речушка. На вершине безжизненной голой скалы сидел отец, устало опустив плечи. Порывы ветра трепали льдисто-голубую накидку, срывали с головы церемониальный убор. Откуда-то снизу поднялся и встал рядом дед, потом еще один старик, и еще… Все эти люди, одетые в родовые цвета Иса, молча смотрели на бурные воды реки. Отец встал. Поочередно обняв каждого из пришедших, он развернулся к пропасти и… Нет!

Я распахнул глаза. Сердце колотилось как бешеное, в груди застыл снежный ком. Не заметил, как уснул. Ну и привидится же! Настоящий кошмар, навеянный усталостью пути, духотой дома и вечерней беседой. Слава Судьбе, мой занудливый отец никогда не поддается порывам. Или я чего-то не знаю о нем?.. Все, хватит. Надо гнать из головы дурацкие мысли. Все будет хорошо. У нас все будет хорошо.

Хозяева встали еще до рассвета. Мы сквозь сон слышали, как на кухне позвякивала кастрюльками хозяйка с парочкой дочек на подхвате. Мужчины, стараясь топать потише, отправились в хлева и на конюшню, обихаживать скотину. Пришлось тоже вставать, хотя вчерашний путь сквозь буран сильно вымотал нас. Умылись, привели в порядок вещи, просушенные на уже раскалившихся камнях печи и, после плотного завтрака, попрощались с домом Амагелон-аава. Повинуясь какому-то неясному порыву, я объявил:

– В Бахаре вас всегда будет ждать «Дом в камышах». У нас тоже случаются бури самого разного свойства, но традиции гостеприимства не столь сильны, как в этих краях. Мое жилище откроет двери приходящим к порогу.

Семья Амагелонов с достоинством поклонилась в ответ.

Предгорья дыбились хребтами. После вчерашнего буйства небо радовало тихой умиротворенностью. Под ярким солнцем стремительно таял снег, но мощеной дороге это было только на пользу. Мерхе гарцевал и пританцовывал под Текудером, сияя золотом шкуры, словно солнечный зайчик. Его всадник тоже взбодрился, во взгляде мелькала надежда на чудо. До храма Судьбы добрались на удивление быстро: дорога привела нас к грубо вырубленной лестнице, ведущей к темному проходу в скале. Оставив лошадей у специально обустроенной коновязи, мы поднялись наверх. Хранитель Сию остался с остальной скотинкой сторожем, уговорили.

Первый же шаг, сделанный в манящую щель пещеры, словно перенес в иной мир. Незримая граница отсекла от свиста ветра, фырканья животных, света солнца. Не сказать, что нас погрузило в кромешную тьму: время от времени встречались тусклые светильники, помогающие притерпеться к царящей внутри темноте. Длинный узкий проход со сточенными стенами и круглыми арками, словно пробитый в скалах подземной рекой, извиваясь, вел в толщугор. Впереди шел Учитель Доо. Я замыкал путь – это почетно.

Вопреки моим опасения, чем дальше, тем становилось светлее. Правда, свет этот был совсем непохож на солнечный. Как-то внезапно мы очутились посреди зала, потолок которого терялся во тьме, а сглаженные стены испускали идущее изнутри сияние. Всполохи мирового пожара плясали в известняке, сгущаясь в начертанных гигантской кистью спиралях, будто бы обагренных кровью, и каких-то знаках, похожих на древние печати. В зале властвовало безмолвие. Пустота, заполнившая храм, словно выталкивала из своих глубин в центр помещения тяжелый бронзовый колокол, потертый от усердия и позеленевший от старости. На деревянных резных столах с изогнутыми ножками радужно переливались хрустальные пузыри – гадальные сосуды, я их узнал по характерной форме. За хрупкой преградой сфер виднелись где камни с вырезанными пиктограммами храмового наречия, где черепашьи панцири, кости-астрагалы или ветки экзотических растений. На массивных деревянных пюпитрах покоились толстые книги в переплетах с накладками из золота и драгоценного нефрита и атласы карт звездного неба. Посреди зала, прямо под колоколом, маслянисто поблескивали темные воды утопленной в пол чаши бассейна, а дальше, у стены, в такой же чаше, только поднятой на треножник, жарко пылал огонь. Ни одной из стихий здесь не дали преимущества. Ни одну не обидели пренебрежением. Все приемы, с помощью которых ведут беседы с Судьбой, были представлены в этом храме, первом и единственном святилище нашей Госпожи, которое видел своими глазами. Стены храмового пространства, теряясь в вышине, спиралью огибала галерея, украшенная гроздьями фонариков – алых, оранжевых, золотых – их ленты и цветные веревочки с узелками удачи сонно колыхались, хотя мы не чувствовали даже малейшего дуновения ветра. Но и светильники не были способны развеять мрак, сгустившийся под сводами.

Долго ли мы стояли, замерев в благоговении? Не знаю. Здесь не было времени. Не было пространства. Не было горя и радости. Не было всего, что существует, кроме Судьбы и ее даров – если ты готов их принять. Ничто не нарушало безмятежности и тишины, царивших в храме. Мы оставались птенцами внутри гигантского яйца, огражденные от житейских бурь и перемен его толстой скорлупой, в покое и безопасности. Не стоит сейчас проклевываться в мир, пугающий бесконечностью вариантов. Не время.

Как и откуда рядом с нами появился служитель-шадес, я так и не понял. Впервые видел жреца храма Судьбы вблизи и разглядывал с интересом. Он был облачен в пышное пурпурное одеяние с многочисленными складками и широченными рукавами. Носить такое могли только те, кто посетил «пещерные небеса», что бы это ни значило. Голову покрывал деревянный «звездный» венец с нефритовыми инкрустациями – изображениями мест обитания небожителей. Алые таоку со всей тщательностью заправлены в белоснежные чулки, чтобы не смущать видом развевающихся штанин невинность госпожи Судьбы, а пухлые стопы втиснуты в узкие черные лодочки [33]. «Заоблачные» туфли? Этот толстяк умеет ходить с облаками и туманами? Я его даже решил было зауважать, но очень скоро был вынужден отменить свое решение.

– Что делают здесь отщепенцы, оставившие Служение? – гневно вопросил он срывающимся голосом. – Судьба не ведет вас по Еедорогам, вот и идите по вашим, подальше отсюда.

– Шадес, – Учитель Доо, склонив голову набок, с любопытством рассматривал собеседника, – не выносите дрязги между нашими школами на суд Госпожи. Мы пришли к ней за советом, и этого права вам у нас не отнять. Это неваши храмы. Это храмы Ее.

Рыхлые щеки возмущенно затряслись, а аккуратный ротик с сочными красными губами, обрамленный ухоженными черными подковами бороды и усов, желчно поджался. Бахарец! Узнаю столичного жителя по повадкам. Как он попал в шусинский храм? Или это единственная возможность для служителя Судьбы не бродить по придорожным часовенкам Бахара, – одна за одной, и снова по кругу, – а осесть где-то в теплом местечке? И сытом, должен заметить, судя по комплекции жреца.

«Не ссорьтесь, дети!», – стены завибрировали от звука низкого грудного голоса, казалось, шедшего ниоткуда и отовсюду. Нервные окончания пронзила болезненная дрожь. Плеснула в бассейне вода, взвилось столбом пламя в чаше, столики зашатались, и один из шаров, закачавшись, упал на камень пола. С жалобным хрустом лопнул хрусталь, разноцветные гадальные камни раскатились по залу, а один, описав круг, ласково ткнулся в носок сапога Текудера.

– Оракул проснулся! Братья! – шадес мазнул по нам невидящим взглядом и, переваливаясь с боку на бок, словно хлопотливая мама-утка, собирающая утят, побежал к галерее, размахивая рукавами. – Братья, оракул проснулся!

Я почувствовал, как моей щеки коснулась ласковая теплая ладонь, и тонкий аромат смутно знакомых духов овеял чело, и отзвук давно позабытой мелодии заставил вспоминать о том, что забыл... Текудер встрепенулся и словно сбросил оковы сна, подняв камень. Веселенький розовато-бежевый моховой агат принес послание от Судьбы. Прожилки на его поверхности сплетались в пиктограмму храмового наречия Смерть.

Учитель Доо и Текудер пристально смотрели друг на друга, и их губы растягивала глупая улыбка облегчения, одна на двоих. Не понял...