Шрифт:
Зато фельдмаршал Реншильд ухватился за предложение Мазепы. На Москву нужно ударить с территории Украины. Там можно воспользоваться огромными запасами продовольствия, ибо зачем шведскому солдату срезать в поле колоски, вымолачивая зерно и размалывая его в походных жерновах, если рядом богатые земли! Да ещё какую помощь подаст черкасский народ! Ведь черкасы — фельдмаршалу известно! — не любят московитов, а московитское войско очень слабо в сравнении с казацким. Фельдмаршал под конец смял, как тряпку, изрубцованный лоб, громко стукнул об пол шпагой, чем, как и своими словами, вызвал восхищение Лагеркрона.
— Браво! Vivat!
Всех интересовало, что скажет Спааре, — но тот молчал, кусая губы. Что ж, ему, безусловно, поскорее хочется в Москву. Он уже тамошний комендант...
Из нескольких королевских слов получалось, что мир у царя с турками недолговечен. А тем временем, добавил король, генерал Любекер возьмёт город возле моря, заложенный царём на шведских землях и названный городом святого Петра. В московитской земле разгораются восстания. Например — на Дону. Царь рубит головы непокорным подданным. Нужно использовать и недовольство запорожских казаков.
Хотя король не сказал ничего определённого, однако почти все поняли, что он жаждет генеральной баталии, чтобы в один день уничтожить армию супротивника.
Генералам оставалось ждать.
Все верили, что после сегодняшней прогулки король недолго усидит в Могилёве. Кровь на днепровских волнах упомянута неспроста.
2
— Пить! Пить!
И круторогие волы, и чумаки в тёмных длиннющих рубахах, и встречные люди — все, измученные жаждой, смотрели на возы, окутанные воловьими кожами, наполненными прозрачной водою.
— Пить... Пить... — только и раздавалось, однако никто не прикасался к питью.
Чумацкий ватажок в который раз твердил голосом купца Яценка:
— Здесь одна соль... Басаринка для гетманских прислужников...
Сквозь переплетение чумацких рогов иногда проглядывала мать. Бежала, не останавливаясь, Галя с ярким монистом на шее. Яценко снова говорил о басаринке, а мать зачерпнула кружкою солёной воды и коснулась деревянным краешком истомлённых губ:
— Пей, сынок!
Все мгновенно оглянулись. Остановились возы.
— Выпил? Выпил!
Вода пахла рыбой и дёгтем. Он пил и пил, но не напивался. Тошнота разрывала тело. Голову окутывал розовый туман. И всё начиналось сначала.
Отчётливо завиднелись чьи-то там ноги с длинными тонкими пальцами и бледными ногтями. Слева — окно. Рама немножко приподнята — в отверстие просовывается вишнёвая ветвь. На ней упругие вишни. Солнце, ласковый ветерок. Вишни исчезли. И снова появились. А ещё на стене чьи-то глаза. Да это же малеванье... Это же Божья Матерь.
— Так и ноги мои! — кричит Петрусь.
Он спускает ноги с широкой дубовой скамьи, на которой лежал. Земляной пол греет только в тех пятнах, которые вымалевало на нём горячее солнце. Петрусь раскрывает дверь, и то, что видит за ней, прогоняет сомнения: это же светлица в отцовской хате! Вот до мельчайшего мазка знакомые иконы... Но почему такой лёгкой кажется голова? Проводит по темени рукою — и останавливается там, где шёл. Затем бросается к зеркалу, вмурованному в стену светлицы между двумя окнами.
— Господи! Кто это?
Со сверкающей поверхности смотрит большеглазое привидение. Однако даже без намёка на то, что присуще каждому человеческому лицу: без бровей, без волос надо лбом, даже без век. Голая, как паляница хлеба, голова. Он проводит снова рукою по тому месту, где всегда были кудри, и его снова одолевают сомнения: это сон? Содрогается, завидев чьи-то сверкающие глаза и розовые ленты.
— Петрусь! Сердце моё! Уже поднялся? Босой...
Его обвивают ласковые руки. Так не снятся. Он не спит.
— Галя... А где я?
— Ой, обожди... Сапоги подам... И матушке твоей скажу...
Солнечные лучи уже вылепили на пороге замершую женскую фигуру с тёмным, в тени, лицом, с почти чёрными морщинами.
— Выздоровел, сыну!
Мать припадает к его плечу, а он, уже в сапогах, принесённых Галей, вдруг ощущает в ногах и руках страшную слабость.
— Ничего не помнишь, Петрусь?
Глаза в морщинах — мать очень состарилась.
— Сыну, люди советовали приготовить тебе на смерть рубаху. Такого немощного привезли тебя чумаки. А мы с Галей поили тебя травами.