— Как? — удивился князь. — Можно, по-вашему разумению, веселье не почитать?

— Да! — с вызовом отвечала она, — веселье завсегда явится, а к скуке надобно себя приучать!.. Ежели читать да думать, так и скука не страшна.

— Будто вы склонность имеете к чтению?

— Да, изрядную.

— А чего более всего читаете?.. Небось Феофана Прокоповича?.. Как нещадно возопил он на меня... Может, оттого и немилостивы нынче?

— По делам и слова... — отвернулась графиня.

Брови его огорчённо нахмурились, сомкнулись; плечо, которым осторожно касался её, отодвинулось. Уже жалела она о таком своём поведении, но поделать с собой ничего не могла. Более того: будто назло завела разговор о роли монархов и фаворитов при дворе, мол, монарх подобен Богу на земле, солнцу на небе, однако как много худого делают его приближённые, а ведь и от них зависит благосостояние государства. И закончила неуместным нравоучительством:

— Вы тоже, Иван Алексеевич, много можете способствовать лучшему делу в государстве...

С удивлением воззрился на неё Долгорукий — ни от кого не слыхал таких рассуждений. С императором не раз вели они подобные беседы, но одно дело — ихние разговоры, иное — девичьи советы. Уж не хочет ли графиня унизить его таким способом? Он смерил её высокомерным взглядом и резко отвернулся, проговорив:

— Благодарствую, графиня! Об том Его Величество сами разумеют и нас к тому побуждают.

Тёмные, с поволокой глаза её повлажнели — ну прямо два топаза, оправленных в перламутр! — Князь спохватился: обидел её? Порывисто взял руку и с чувством поцеловал:

— Простите!..

Она отвернулась.

— В субботу бал в Петергофе, вы будете? — Вновь в его голосе звучал напор.

— Не знаю. Время близится летнее... Скоро в Кусково ехать, надобно собираться.

— Уезжаете? — почему-то обрадовался Долгорукий. — И я про Москву мечтаю... Вам тоже не по сердцу Петербург? Тут и поохотиться негде, разве только птицу пострелять. А в Москве... — Он мечтательно закинул голову.

— Славны бубны за горами? — улыбнулась Наталья.

Князь весело зарокотал:

— Славны бубны за горами да лукошки без грибов!.. Да ведь с грибами будем! Кусково-то недалеко от Горенок. Коли уговорим Его Величество охотиться под Москвой — не обойтись без наших Горенок. Вот и повидаемся... Ежели, конечно, братец ваш примет меня, не очень-то он меня жалует.

...А через две недели жители Фонтанки наблюдали, как из шереметевских мазанок выносили сундуки, коробы, корзинки, мешки и укладывали на телеги: семейство отправлялось на лето в Москву, в кусковскую усадьбу.

Незадолго до отъезда прибежал посыльный из царского дворца и передал для графини записку. Торопливыми буквами в ней было нацарапано, что в скором времени двор едет в Москву и он, князь Долгорукий, найдёт её непременно в Кускове.

Однако слово — ещё не дело; царский обоз двинулся из новой столицы в старую только в конце лета. И вот уже толпы людей высыпали на улицы поглазеть, как едут верховники и сановники, писцы и лекаря, канцелярия и монетный двор, кареты и колымаги, дормезы и шлафвагоны, телеги и экипажи...

В Москве дивовались на то великое зрелище и гадали: уж не старые ли времена наступают, не станет ли опять Москва столицей? Радовались и приезду Долгоруких: они древнейшие, Рюриковичи, князь Юрий Москву основал, да и всей Северной Руси владетели, испокон веку на берегах Днепра, Клязьмы, Дона лелеяли русскую славу, царей подкрепляли, да и на Европу свой взгляд имели: учёных, мол, там поболе, зато умных и у нас хватает.

По приезде в Москву царь поселился в лефортовском дворце. За время, прошедшее после коронации, он возмужал, поумнел, уже не мальчиком тихим слушал заседания верховников, а сам, внимая мужам умным, многоопытным, высказывался веско. Принимал иностранных посланников, вёл переговоры, и в деле том первым помощником был ему Иван Долгорукий, который отменно знал и польский, и немецкий, и даже италийский языки...

Политика в те дни делалась не только в Верховном совете, в Лефортове, но и в частных домах: у Остермана, Черкасского, у Долгоруких на Знаменке. Четверо Долгоруких теперь были членами Верховного совета. Василий Лукич усиленно плёл дипломатические кружева, уповая на их семейное большинство среди верховников. Иван Алексеевич получил звание обер-камергера и носил у пояса золотой ключ. Однако отцу его того было мало; мол, княжий аппетит никому не вредит. Его воспалённому тщеславию мерещились такие картины: золочёный трон на возвышении, слева — фрейлины, справа — сановники, по ковру идут иностранные гости, а государь оборачивается к Алексею Григорьевичу за советом...