— «В Ярославскую губернию, Григорию Вроблевскому... Повелеваем смотреть крепко за землями, чтоб те отмежованы были против песцовых и межевых книг... Ежели с оплошкою упустить, то взыщется с тебя».

От управляющего из Дерпта потребовал, чтобы нашёл тот хорошего архитектора и обещал ему немалые деньги, — граф озабочен переустройством кусковской усадьбы.

Как ни уверен в себе Пётр Борисович, опыт, однако, у него небольшой, и порой обращается он за хозяйственными и семейными советами к дяде своему Владимиру Петровичу, отцову брату. Вот и сегодня, прочтя письмо из села Вощажникова про Феодосия Коровина, которому за неуплату оброка грозят каторжные работы, Пётр Борисович постоял у окна, разрисованного нарядными узорами, и решил: вечером завернёт к дяде и обсоветует сие!

А теперь утро уже в самой силе — пора к государю. Надев парадный мундир, заглянул в зеркало: лицо свежее, чистое, румяное, волосы мягкие (даром что характер жёсткий), нос крупный, — остался собою доволен и велел подавать шубу...

В это время юный император (впрочем, он так возмужал за последнее время, что уже и не казался юным, — куда подевалась детская свежесть?) под музыку барабанщиков занимался маршировкой со своими гвардейцами. Означенное время кончилось, государь распустил их и готов к приёму.

Шереметев сегодня докладывал о московских беспорядках:

— В Замоскворечье на прошлом месяце сделаны убийства числом шесть... В Немецкой слободе больно много грабежей...

Лицо Петра II постепенно скучнело, от румянца и маршировки не осталось и следа: такие сообщения он слышал каждый день.

— Сколько лиха, сколько разбоев... — вздохнул, обращая взгляд к Долгорукому. — Что делать?

Тот мог бы высказать предложение, что делать — о том говаривали они с Шереметевым, однако князю в том нет резона: пусть граф сам делает предложение к указу, ведь нынче вечером Иван Алексеевич идёт в шереметевский дом — просить руки Натальи Борисовны.

Воспользовавшись предоставленной возможностью, Шереметев бодро ответил:

— Ваше Величество! Надобно учредить полицейский эскадрон драгун! Разделить на двенадцать команд, и в каждой округе учредить съезжий двор, при нём два офицера, два урядника и по шести солдат — Пётр Борисович перевёл взгляд на фаворита. Тот одобрительно кивнул, пророкотав:

— Разумею, так ладно будет.

— Может, ещё барабанщика? — сказал царь — Звончее будет.

— Верно, Ваше Величество! И барабанщика, как без него?

Когда аудиенция была окончена и Шереметев, откланявшись, выходил, в дверях столкнулся с Катериной Долгорукой. Шла она без доклада, держалась царственно. Неужто свершилось дело в Горенках? — не токмо в одной комнате, но в одной постели оказалась она с государем? Впрочем, не в характере Петра Борисовича предаваться неясным вопросам, и, сойдя с крыльца, он уже забыл о встрече и велел гнать лошадей в Гнездниковский переулок, к дяде.

Владимир Петрович Шереметев сидел возле камина в белых валенках и овчинной душегрейке, на крупном мясистом лице блуждала простодушная улыбка, а тёмно-карие глаза блистали отнюдь не старческим блеском.

Как всякий дом имеет лицо хозяина, так и комната, в которой пребывал старый барин, несла на себе его печать: ни затканных стен, ни зеркал венецианских, ни гобеленов — чистые деревянные стены со старыми порсунами и иконами, дубовый шкаф, такие же кресла, лишь секретер богатый, с инкрустациями.

Владимир Петрович был не просто братом фельдмаршала, но верным сподвижником его во всех делах и походах. Когда-то отправился с ним в составе великого посольства за границу, вместе воевали они со шведом, вместе покоряли астраханский бунт и несли тяготы Прутского похода. В царевичевом розыске, когда судили Алексея, Владимир Петрович, как и брат его, не замарал себя, не подписал смертного приговора. И во всякое дело вносил он энергию и весёлость. Даже в корабельное, когда с отцом своим строил для Великого Петра флот. Но ежели отец давал своим кораблям названия «Лев», «Единорог», то Владимир Петрович придумывал имена позабавнее — «После слез приходит радость», «Заячий бег».

Дядя и племянник, по обычаю, расцеловались и расположились возле камина на кожаном диване. Слуга принёс столик, жбан с пивом, кружки. Прежде чем поведать историю о Феодосии Коровине, обсудили светские новости, про Катерину Долгорукую тоже.

— Ого, братец, да ты проснись! — расхохотался дядя — Всей Москве ведомо, а ты не знаешь! — давно уж всё решено, в зазнобах она у царя!.. И-и-их! Люди — они что облака, куда несёт их ветер, туда и летят...

Выпили пива, Пётр Борисович похвалил:

— Ладное пиво, каково сделано?

— Более семи фунтов хмелю не велю я класть на бочку...

Перешли к главному делу, и дядя поинтересовался:

— Какова сумма долгу-то у твоего Коровина?

— Шестьдесят девять рублёв десять копеек.

— Сколько годов ему грозит каторга?

— Не меньше чем пять лет и девять месяцев, — отвечал молодой Шереметев.

Дядя крякнул, задумчиво помолчал, прежде чем ответил:

— Вот тебе мой совет: выкупить того Коровина и взять себе в дом — будет тебе верный слуга.