М-да… а Рудик уже давно сломался. С тех самых пор, как на него натравили трех здоровенных овчарок в Заксенхаузене. Еле выжил парень… Да и не мудрено. Да и я сломался – но только в другую сторону. С тех самых пор, как сам попал в плен. Хотя по большому счету меня можно назвать везунчиком… Или наоборот?

Вот какого хрена группу отправили на убой? Сука, чуть ли не лучшие кадры в ОМСБОНе погубили.

Это был макет, а не установка! И не было никого в бункере! Совсем никого, млядь! Зуб, даю пустой он был и нас возле него ждали! Я же добрался туда, уже после того как все мои легли! Добрался… Сука, везунчик долбаный… Лучше бы там, вместе с ними остался…

Я с трудом оторвался от воспоминаний и потряс головой, прогоняя окончательно дурные мысли.

Так… надо отожраться, а там посмотрим. Оторвал кусочек от селедочного хвоста и осторожно закинул в рот стараясь не потревожить разбитые губы. Курт, скотина, все-таки засадил прикладом карабина перед отправкой.

– Узедом!.. Узедом, Сашка!.. – из угла куда забился Рудик донесся тихий шепот. Парень всегда старался расположится спиной к чему– то твердому и монолитному. Переклинило его на свой спине, после того как собаки чуть шкуру с нее не спустили.

– Какой нафуй Узедом? Что за хрень?

– Остров в Северном море… – горячечно зашептал мой сокамерник и зачем-то прикрылся локтем. – Я слышал… Слышал, как эсесманы разговаривали…

– Остров? – невольно озадачился я.

Млять… это меняет дело совсем. Правильно, грузили нас на баржу, потом часа три мы шли морем, затем выгрузка, тоже понятное дело, у причала на берегу. А вот то, что мы на острове я так и не понял. Везли до места в машинах…

Кормушка в двери брякнула открываясь и чей– то голос проревел на немецком языке:

– Achtung! Die Fresse zur Mauer! [1]

Это я понимаю. Мордой к стене значит. Языком вражеским владею свободно. Спасибо Мирре Исааковне, моей учительнице в детдоме. Она мне говорила, что способный я. Бутербродами подкармливала… Дай Бог ей здоровья. Да и в училище тоже постарались, хотя произношение не ставили. Не тот факультет. Но на карандаш взяли, отметили, что курсанту Ротмистрову, легче всего поставить гамбургский акцент. К тому же, в плену, хочешь не хочешь и китайский выучишь. Когда репетиторы уроки прикладами и плетями подкрепляют, все очень быстро учатся. Условный рефлекс на пиндюлины вырабатывается. Млять, педагоги, в душу вас ети…

С пронзительным скрежетом отворилась дверь, затем протопали чьи– то башмаки по кафелю. Опять скрежет и жесткая команда за дверью:

– R"uhrt euch! [2]

Я обернулся и увидел, что вернулись сокамерники. Четверо нас в камере. Обычной крошечной тюремной камере, хотя после завшивленного барака в лагере, она по комфорту мне напоминает апартаменты люкс в гостинице «Метрополь». Бывали, знаете ли…

Стены крашенные шаровой краской, покатый низкий потолок, мощная железная дверь с прорезанной кормушкой на петлях. На полу кафель и две двухъярусные шконки сваренные из массивных железных полос. Забранный в решетку неугасаемый, тусклый плафон над дверью. Да еще умывальник и параша. Комфорт, ептыть…

– Ну что? – не утерпел Рудик.

– Дай пожрать! – со злостью буркнул на него Камиль и с лязгом запустил ложку в тарелку.

Губайдуллин Камиль. Татарин из Казани. Лейтенант танкист. С самого начала войны в плену. Аккурат, двадцать шестого июня его БТ сожгли. С тех пор и мыкается по лагерям. Вступать в татарский освободительный батальон отказался, хотя и крепко ненавидит Советскую власть. Десятый сын, какого-то там бая. Сам признался. Падла… В общем, мутноватый товарищ, да и злющий как собака, но только за то, что не стал предателем, достоин уважения. Сейчас его наверно даже родная мама не узнает. Обгорел сильно. Все лицо красными страшными шрамами взялось…

– Нормально Рудька. Не кипешуй. Будем жить… пока. А ну дай-ка мне мою шлемку. – Улыбнулся Рудику невысокий кряжистый мужчина. Хотя сейчас, кряжистым его можно назвать только с большим преувеличением.

Это Хацкевич Иван Иванович. Белорус. Строевая косточка до мозга костей. Старшина пограничник. Коллега по наркомату едрить… Уже мужик, сорока лет, повторивший судьбу тысяч пограничников в первые дни войны. Обороняли они свою заставу до последнего патрона, а потом оставшиеся в живых пошли в штыковую атаку с прогнозированным исходом. Хотя вот Иваныч выжил. Но повезло ему или нет, сразу не скажешь. Это для кого как.

Хацкевич мужик основательный, неторопливый в словах и движениях. И спокойный как слон. Вот и сейчас неторопливо загребает ложкой пюрешку, хотя дико голодный как и мы все.

– Тоже на медкомиссии были? – с непонятной надеждой опять поинтересовался Рудик.

Рудик… Звонковский Рудольф Валентинович. Высоченный, почти два метра, нескладный парень с длинными руками, которые он всегда не знает куда деть. Он совсем молодой – едва девятнадцать лет исполнилось. Будучи студентом мединститута, вопреки воле своих родителей, решивших вопрос с бронью, пошел добровольцем на фронт. Служил военфельдшером. Он самый свежий из нас. Всего полгода в плену. Очень начитанный, практически эрудит. И еще он еврей… но не типичный. Никто и никогда, посмотрев на этого светловолосого парня с характерными славянскими чертами лица, не заподозрит в нем семита. Не знаю как так получилось, но факт на лицо. Все вопросы к его мамаше. Кстати она, так же как и его отец, врач.