— Ты как? — спросил я грустного армяна, когда Раков, наконец, заткнулся.

— Отрезали ступню, — сморщил майор свое мясистое лицо. — Диабет у меня — сказал великий доктор Богораз. Не заживет никогда нога, сказал. Представляешь, ара, по скольким госпиталям отмотал, а ни одна сука кровь на сахар не проверила. А доктор Богораз только глянул на рану и сразу спросил: диабет есть? Не знаю, отвечаю. Меня сразу из операционной выперли, в соседней комнате уложили. Крови из вены откачали полный шприц. Потом через час пришли и сказали: сахара в моей крови столько, что пора раздавать трудящимся на дополнительный паек.

Майор опять сморщился, только что не заплакал.

— Потом еще час ждал, пока операционная освободится. А там быстро — чик и все. И нет ноги. Как не было. Я на столе, а нога в тазу…

— Нет, вы посмотрите на эту ереванскую сироту, — Раков отставил свой баян. — Ноги у него нет. Да по сравнению со мной ты сороконожка…

Видать артиллерийский майор им уже надоел со своей ногой. Это я тут со свежими ушами.

— Так. Хватит препираться, — скомандовал капитан Ракову. — Ты на себя бы посмотрел, когда от наркоза очнулся. Кто вешаться собирался? Вот и прикрой роток.

Раков обиженно замолчал.

— И что дальше, — спросил я.

— Дальше обещал добрый доктор Богораз мне модельный протез. Чтобы я без костылей только с тросточкой ходил как пижон. И службу в горном военкомате на родине посулил. Мне особая мясомолочная диета нужна. И без хлеба. Без сахара. Без винограда.

— А почему в горном военкомате? — не понял я.

— Там баранов пасут. Мясо достать можно. Там родина. На ней всегда легче.

— Понятно. Кто курить идет?

Курить кроме меня никто не пошел.

А Раков опять взялся терзать гармонь, напевая.

— Брала русская бригада галицийские поля и досталось мне в награду два железных костыля…

Что-то сегодня его пробило на душещирание. Хорошо, что в коридоре его не слышно из-за метровой толщины стен. Песни танкист поет хорошие, и голос вроде как есть… только душу выматывают. Особенно после мозголомов.

Они-то по очереди курить выходили, а я нет. Не беседу, а какой-то конвейер устроили они мне. И все с шуточками, с прибауточками. Еврейский анекдот им расскажи. Да не простой, а какой с детства помнишь… А в перерыве…

— С парашютом прыгал?

— Не помню.

— Ну как не помнишь? А кто в овраг в Крылатском залетел с неба?

— Не помню.

— Зачем на таран ходил? Что при этом думал?

— Не помню.

Табак горчил. В пустом сортире остро пахло мочой и хлоркой. И это тоже настроения не поднимало.

На выходе столкнулся с большим врачебным начальником — три ромба на вороту, вокруг которого луной вокруг земли вращался доктор Туровский и торопливо трещал.

Я в струнку. Прошли и меня не заметили. Как мимо мебели.

— Нет же у нас, товарищ корвоенврач, не только врачей, но и младшего медперсонала, чтобы принять столько обмороженных. Причем младший персонал тут иметь важнее, потому как при сильных обморожениях послеоперационный уход важнее всего. А что мы с Богоразом вдвоем можем — только пальцы им отрезать? Из всех лекарств у нас только мазь Вишневского… — затихал вдали коридора голос военврача второго ранга.

— Хорошо. Один экипаж санитарного поезда оставите здесь, — рыкнуло большое врачебное начальство. — Я распоряжусь. Врачей сами отберете. Но чтобы завтра начали принимать ранбольных. Места у вас много. А в городе их уже и класть некуда. Детей из школ повыгоняли.

Вона оно как… Зимнее-то наступление-то… Дорогой ценой достается. Очень дорогой.

Развернулся я и пошел опять курить в туалет.

— Да шли вы отдыхать, товарищ ранбольной, — пожилая медсестра с сожалением закрыла и отложила толстую книгу под настольную лампу после того как я в третий раз продефилировал по коридору мимо ее поста. — К тому же и отбой скоро уже. А вы тут костылем стучите.

— Раздражаю? — спросил ее.

— Не то, чтобы раздражали, но… — рука ее непроизвольно легла на книгу.

''Овод'' — прочитал я на тряпочном корешке, выглядывавшем из-под ее руки. Ну, да… книга завлекательная, а я каждый раз со спины пугаю, что доктор увидит и отругает ее за чтение на рабочем месте посторонней литературы.

— Спокойно ночи, — промолвил я и пошел дальше по коридору к холлу и центральной лестнице. Организм моциона просил.

По мраморной лестнице поднимался вверх политрук Коган, распространяя вокруг себя морозную свежесть.

— Ты откуда такой морозный? Аж крахмальный, — спросил я его.