Я душераздирающе вздохнула. Хотелось поныть, но рядом был Рэндольф — такой суровый, немногословный и ужасно дельный. Жаловаться в его присутствии я стеснялась. Тем более что все равно понятно: выпить эту гадость придется.

— Погоди, пока не пей. Сейчас закончу.

Не прошло и двух минут, как он действительно закончил. Плечо несильно горело и слегка постреливало болью. Я подумала: будет еще один шрам, как будто мало того, который неизвестно откуда взялся на груди.

Запах от пузырька за это время не улучшился. Напротив, как будто гаже стал. Я поднесла пузырек к губам и чуть не выронила. Живот скрутило в судороге.

— Не могу это пить. Меня стошнит!

— Я помогу, — Рэндольф обнял сзади, вынуждая откинуться. Я на секунду совершенно обмякла в его руках. Лежать полуобнаженной в объятиях мужчины — ужасно волнительно. И приятно, да.

Но осознать эти новые ощущения я не успела. Потому что коварный фэйри одной рукой зажал мне нос, а когда я открыла рот, чтобы вдохнуть, вылил туда содержимое пузырька.

Я закашлялась, но широкая ладонь запечатала рот, не давая выплюнуть противоядие. На вкус оно тоже оказалось отвратительным. Там, где жидкость коснулась языка и нёба, кожа онемела. Я давилась кашлем в объятиях Рэндольфа и уговаривала желудок не возвращать непрошеный подарочек.

— Можно было предупредить! — возмутилась я, когда мерзкое зелье оставило попытки выбраться наружу.

— Не дергайся, Элисон. Шов разойдется, — голос фэйри показался непривычно мягким, лишенным обычной бесстрастности. И он не разжал рук.

— Поэтому и надо было предупредить. Я бы не дергалась.

Оказывается, это очень уютно, когда тебя так обнимают сзади.

— Кончайте тискаться, голубки. Рэнди, отпусти ее.

Фэйри вздохнул, помог мне сесть и поправить платье. Я скривилась. Левое плечо наливалось болезненным жаром.

— Больно. Зашнуруй чуть-чуть.

— Не надо. Будет хуже заживать. Оставь так.

Я засмеялась:

— Не могу я с голой спиной по улице идти. Меня сразу в Батлем отправят.

— Переночуешь здесь.

— А как же Саймон? Брат с ума сойдет, если я вот так пропаду без предупреждения.

— Напишешь записку. Я передам. А завтра попробую найти адепта жизни.

Я не знала, что значит «адепт жизни», но поняла, что фэйри хочет сделать для меня что-то хорошее. В глазах защипало. Обо мне, кажется, никогда в жизни никто так не заботился. Чтобы спокойно, без лишних слов, нотаций и суеты взять и решить все проблемы.

— Спасибо. Спасибо за все, Рэндольф. Я твой должник. Надеюсь, когда-нибудь смогу сделать что-то равноценное для тебя.

— Элли, ты дура! — не помню, чтобы Терранс так сердился. — Не разбрасывайся направо и налево такими обещаниями! «Я твой должник» — не просто слова!

— Почему? Или он не спас мою жизнь? Даже два раза — когда отогнал грисков и дал противоядие!

— Терранс прав, это не просто слова. Ты не должна говорить их. Если кто-то помог, значит, у него были свои причины.

— А у меня свои причины быть благодарной этому кому-то.

Рэндольф посуровел. Улыбка ушла, как не бывало, теперь его лицо снова было непроницаемой маской:

— Будь. Но не давай зарока на долг. Ты не в том положении, чтобы дарить обеты.

— Но… — ужасно тяжело спорить сразу с ними двумя.

— Никаких «но», — отрезал призрак. — Лучше расскажи, что у тебя случилось.

— А что у меня случилось, Терри?

— С завещанием. Ты говорила об этом, когда мы встретили грисков.

Я покосилась на Рэндольфа.

— А Рэнди ты не стесняйся. Ему тоже интересно. Он нам поможет. Правда, Рэнди?

На Изнанке дом стряпчего выглядел старым и неухоженным. Мы поднялись по выщербленным ступенькам. Рэндольф высадил дверь одним ударом ноги. Мне осталось только восхищенно похлопать глазами.

— Хорошо, что обычные воры не знают про Изнанку. Так можно кого угодно обокрасть.

Рэндольф ничего не ответил — он крался впереди, сжимая в каждой руке по мечу. А Терри фыркнул:

— Глубина ваших умозаключений в последние дни просто поражает, принцесса. Вы удивительно поумнели с тех пор, как мы встретили нашего молчаливого друга.

Он на меня непонятно почему злился уже второй день и от злости язвил почти непрерывно. Я очень старалась не обижаться, но чувствовала — еще немного, и поссоримся. Первый раз в жизни.

Мы прошли через холл. Ночь на Изнанке не как у нас — непроглядная. Она неоднородна: живая объемная тьма слеплена из оттенков синего, серого и черного. В ней различимы силуэты и абрисы, четкие, как подсвеченные невидимой лампой.