Шрифт:
Он осекается и смотрит на меня с тоской — непохож на себя, как будто подменили.
— Ты можешь не верить, — тихо говорит он. — Но это правда.
Смешно! Я помню, что было вчера. Как он ворвался в мою комнату, ругаясь и угрожая высечь. Мое отвращение было столь велико, что я самовольно превратилась в кошку, лишь бы сбежать от него.
— Только если в ваших мечтах. Я не подошла бы к вам, хозяин, — я делаю ударение на последнее слово, — даже останься вы единственным мужчиной в этом мире. И уж конечно, не стала бы спасать вас от мести брата моего покойного мужа.
Элвин отводит взгляд. Удивительное дело, но он не торопится ударить меня словом в ответ, забросать ворохом насмешек и издевок, как всегда делал раньше.
И еще удивительнее: я вдруг понимаю, что мои слова задели его.
Ему действительно важно, что я скажу или подумаю?! Для того он и придумал эту дикую ложь — в надежде смягчить мою ненависть?!
Пьянящее ощущение власти над тем, кто вправе распоряжаться моей жизнью, накрывает и захватывает полностью. Я жмурюсь, мотаю головой. Снова раскрываю глаза и смотрю на мужчину рядом.
Если это правда. Если мне не кажется…
Месть сладка на вкус.
Внезапная мысль уводит от упоительных мечтаний о возмездии. Я озираюсь и дергаю одеяло, подтягиваю его выше, под горло.
— Что я делаю в твоей постели?
Он криво улыбается:
— Это наша постель. И наша комната, Фран.
— Не называй меня так! Подай пеньюар.
Почему я здесь? И почему на мне сорочка из тончайшего шелка, отделанная кружевом?
Она восхитительна. Почти невесомая прохладная ткань обнимает тело. Полупрозрачная, вызывающая, совершенно неприличная.
Помню, как засыпала, облачившись в простую льняную рубаху, купленную в лавке готового платья. Кто переодел меня?
В мыслях путаница, каша. Мне надо побыть одной! Все понять и осмыслить!
— Франческа…
— Подай пеньюар, — шиплю я сквозь зубы, еле удерживаясь, чтобы не завизжать.
Он пожимает плечами, отходит и возвращается с шелковой тряпочкой под стать сорочке. Текучая ткань, тончайшее кружево. Даже на вид эта вещь выглядит дорогой, по-королевски роскошной.
И не скрывающей почти ничего.
— Поскромнее нет? — сварливо спрашиваю я, не в силах оторвать взгляда от этой красоты.
Он мягко улыбается:
— У сеньориты дюжина пеньюаров. Один нескромнее другого.
Издевается!
Подавив глупое желание потереться о гладкую ткань щекой, я запахиваю пеньюар. Встаю с кровати, проигнорировав поданную руку.
Его комната как-то очень изменилась по сравнению со вчерашним днем, но я не могу, не в силах сейчас об этом думать. К себе, спрятаться, скрыться, запереться в том небольшом закуточке, который я уже привыкла в мыслях называть своим!
Почти бегом пересекаю часовую комнату, стараясь не думать об изменениях в обстановке и о том, что еще вчера механизм покрывала паутина, а сегодня он блестит, как начищенная медяшка.
Влетаю в свои покои.
И еле удерживаюсь, чтобы не закричать.
Шкафы с книгами — темные кожаные переплеты за стеклом. Бюро с изящными резными ножками в виде увитых виноградом колонн. Вместо кровати — софа, обитая жемчужно-серым бархатом.
Кажется, единственное, что осталось неизменным, — витраж на окне и стойки в виде сидящих кошек у камина.
— Я же говорил, Фран.
Я оборачиваюсь:
— Что… что ты сделал с моей комнатой?! Где мои вещи?!
— Это твой кабинет, — его голос звучит грустно. — Мы решили — глупо держать две спальни, если спим все время в одной.
Глава 2. Метель
Элисон
— Мой брат заслуживал того, чтобы я с ним попрощалась, — упрямо повторила я.
— Заслуживал, — тихо согласился фэйри. Он держал коня почти вровень с моей лошадью, поэтому не было нужды повышать голос.
— Он вам поверил. Пошел вытаскивать меня от Блудсворда.
Рэндольф кивнул, признавая очевидное.
— А я вместо этого… трусливо, записочками. Как он матери в глаза смотреть будет?
И снова кивок. Насколько все было легче, когда нас было трое. А тогда мне казалось, что они все время ругаются.
— Почему ты такой молчун? Представить не могу, как ты убеждал Саймона.
— С ним разговаривал Терранс.
— И он сразу вам поверил?
— Почти сразу.
Конечно. Терри умеет так говорить, что ему нельзя не верить.