— Руки обмой, — раздался голос надсмотрщика, и на пол камеры с металлическим лязгом опустилась миска с водой. — Мне тут больные не нужны.

— А зелья нет? — спросил Драко опуская руки в ледяную воду. Руки тут же вспыхнули от боли.

— И медсестричку позвать, чтоб в теплую кроватку отвела, — надсмотрщик мерзко рассмеялся. — За это спасибо скажи.

— Спасибо, — бросил Драко ему вслед.

Через пять минут он выставил за решетку миску с коричневато-бурой водой.

Замерзший филин так и топтался на карнизе. Драко вздохнул и подтянул к себе пергамент.

«Дорогая матушка, я не хочу говорить Гермионе Грейнджер, где был в ту ночь. Это только мое дело. Пускай лучше меня считают преступником. Драко».

Филин улетел с его письмом, Драко же лег на койку и попытался принять как можно более удобное положение. Не то, чтобы ему хотелось спать, но он надеялся, что Морфей снова подарит ему видение, в котором можно будет почувствовать хоть призрачное, но тепло.

Сосед слева снова завел тоскливую песню.

***

— Панси!

Гермиона ворвалась в аптеку Маллпепера, как вихрь, чем огорошила Паркинсон. Та насилу удержала в руках пробирку, в которую наливала какое-то зелье.

— Грейнджер? Чем обязана? — брезгливо поинтересовалась Паркинсон.

— Панси, это и тебя касается, — Гермиона уперла руки в боки. — Раз уж ни Люциус, ни Нарцисса ничего не знают, ты-то уж точно в курсе дела.

— При чем тут родители Драко?

— Да при том, что я не верю в причастность Драко к нападению на Министерство и хочу вытащить его из Азкабана.

Дзынь. Пробирка все же упала на пол и разбилась.

— Зачем тебе это? — удивленно протянула Паркинсон, заклинанием собирая с пола осколки.

— Потому что я слышала выступление Драко на суде. Я уверена, что его не было в ту ночь в Министерстве, что он кого-то прикрывает, и потому мне просто надо знать, где проклятый Драко Малфой был в ту ночь!

— А сам он что сказал?

— Сам он — форменный идиот, — Гермиона отбросила прядь волос от лица. — Я написала ему дважды. Просила сказать правду. В первый раз он просто отказал, во второй раз написал, что у него, видите ли, есть причины не говорить, где он был. Родители ничего не знают, алиби у них в порядке.

— Чем я могу помочь? — Паркинсон нахмурилась.

— Просто скажи, кто мог быть ему настолько близок, чтобы Драко готов был отправиться в Азкабан, лишь бы только спасти этого человека от заключения. Либо же его кто-то запугивал, шантажировал, пытался подкупить? Такое было?

— Ну, Драко сложно запугать, после Волдеморта-то, — Панси фыркнула. — Надеюсь, он мог бы отправиться в тюрьму ради того, чтобы прикрыть меня, но вот незадача: я на Министерство не нападала. Если хочешь, спроси моего напарника. Мы вместе дежурили тут в ту ночь.

— Я верю, — Гермиона закивала. — Но если будет надо, он сможет побеседовать с аврорами?

— Да, конечно. Он глуповатый, но честный. Твой типаж, — Паркинсон не удержалась от шпильки.

— Ладно, кто еще так же дорог Драко?

— Ну, он был влюблен в Асторию, но в нее был влюблен еще и Теодор Нотт. Драко уступил лучшему другу, Тео и Астория поженились. Крэбб погиб в Битве, Гойл уехал из страны вместе с Блейзом. Не знаю, кто еще мог быть ему настолько близок. Мы, понимаешь ли, не так спокойно подпускаем к себе людей.

— То есть новых знакомых у Драко так и не завелось? — Гермиона вздохнула. — Ох, ладно, и на том спасибо, попробую разобраться.

Она развернулась на каблуках и зашагала к выходу из аптеки, когда Паркинсон окликнула ее.

— Грейнджер… Гермиона, — это явно далось ей с трудом. — Спасибо тебе. За Драко.

— Я еще ничего не сделала, — Гермиона пожала плечами и вышла. Паркинсон покачала головой.

— Ты даже не подозреваешь, сколько ты на самом деле сделала.

***

«Драко!

Я говорила с твоими родителями, я говорила с Панси. И знаешь, что? Никто из них не понимает, почему ты отказываешься помочь! Если ты хочешь на свободу, ты должен сказать, где был в ту злосчастную ночь. Или хотя бы скажи, как могло так получиться, что твоя палочка оказалась у преступника. Помоги мне хоть чем-то. Гермиона».

Драко посмотрел на всклокоченную, и явно злую сову, принесшую это письмо, и покачал головой.

— Нет, — он покачал головой. — Почему она не понимает, что я не могу так подставить свою любимую женщину. Хоть она и показала свое настоящее лицо, хоть она и отвергла меня, я не хочу на свободу. Если я скажу, что был у нее в ночь нападения, ее ждут проблемы с мужем, тем более, что он — мой друг. К чему мне такая свобода? Без друга и без любимой женщины мне воля покажется хуже Азкабанских стен. Какой смысл? А палочка — да гиппогриф знает, где я выронил палочку.