— Раздевайся, — приказываю я ей.

Она без промедления начинает снимать с себя одежду, и меня почти охватывает чувство разочарования. Часть меня хочет, чтобы она сопротивлялась, чтобы мне самому пришлось срывать с неё одежду. Её покорность не так возбуждает, как могла бы возбудить её борьба. Она расстёгивает платье, и оно падает на пол, оставляя её в белых кружевных трусиках и бюстгальтере. Мой взгляд скользит вниз по её ногам к красным туфлям на высоких каблуках, и я вынужден поправить свой член, похоже, уже в сотый раз.

— На колени.

Она подчиняется с готовностью и, подняв голову, наблюдает, как я обхожу её вокруг.

— Почему ты вернулась, маленькая убийца? — схватив за подбородок, я рывком поднимаю её лицо вверх.

— Ты сказал мне это сделать.

Я улыбаюсь. Она — убийца, боец. Она вернулась сюда не потому, что я ей так сказал. Она вернулась, потому что сама этого хотела. Вот только, почему она этого хочет, я пока ещё не знаю. Я подхожу к комоду и вытаскиваю флоггер. Вообще, всё это дерьмо мне не очень нравится — слишком много позёрства, но для того, что я хочу от неё, ремень не подойдёт. Я провожу кожаными хвостиками по ладони, подходя к Эви, её взгляд следует за моими движениями, и в нём загорается искорка любопытства, когда я протягиваю ей флоггер. Она берёт его из моей руки, рассматривая.

— Тебе нужно будет воспользоваться этим. — Её глаза широко распахиваются, когда я произношу эти слова. Они всегда думают, что им придётся бить меня. Я смеюсь, когда она переводит взгляд с плётки на меня, и качаю головой. — Тебе придётся причинить боль самой себе, Эви.

Я слышу, как она сглатывает. Её глаза пристально вглядываются в мои, и на какую-то миллисекунду мне кажется, что она вот-вот заплачет. И я на это надеюсь.

— Почему я должна это делать? Какой в этом смысл? — пропуская кожаные ленты сквозь пальцы, спрашивает она.

— Ты не должна задавать вопросы. Ты должна быть послушной, подчиняться, — я выплёвываю последнее слово, потому что ненавижу его. — Но я скажу тебе, потому что, милая, ты мне нравишься. Смысл в дисциплине. Если ты можешь причинить боль сама себе, и я имею в виду реальную боль, то сможешь вынести от них всё, а поверь, то, что они будут делать с тобой… — не знаю, зачем я всё это ей говорю и почему притворяюсь, будто по-прежнему рассматриваю её кандидатуру на эту работу. Она здесь не для того, чтобы стать элитной проституткой. Она здесь потому, что я так захотел. И других причин нет.

Она кивает в знак согласия. Её голубые глаза остаются прикованными ко мне, а лицо — всё таким же бесстрастным, когда она поднимает в руке флоггер и бьёт себя через плечо. Громкий звук удара кожи по её телу эхом прокатывается по комнате. Она даже не вздрагивает: она остается неподвижной, а ее взгляд неотрывно прикован к моему.

— Ещё раз, — говорю я.

Ещё один громкий удар разрезает тишину, а затем ещё один и следующий. И никаких слёз, никаких криков. Она несгибаема, и от этого у меня такой стояк, словно мой член отлили из цемента. Она останавливается, бросая флоггер рядом, но я, улыбаясь, качаю головой.

— Я не говорил тебе прекращать.

Её глаза сузились, и в них горит негодование. Я сажусь на корточки перед ней и хватаю за подбородок.

— Сильнее… — шепчу я.

Она рывком освобождается из моей хватки, поднимает хлыст и снова, и снова бьёт себя по спине. Я теряю счёт этим ударам. Но, сколько бы раз кожаные полоски не вонзались в её кожу, она не ломается.

— Достаточно.

Чёрные кожаные кисточки распластываются по полу, когда её рука опускается. Она протягивает мне флоггер и смотрит на меня из-под своих густых тёмных ресниц. Её белоснежные зубы покусывают кроваво-красные губы.

— Я хочу, чтобы ты это сделал, — опуская глаза в пол, шепчет она. — Пожалуйста.

Она даже не дожидается моего ответа, просто разворачивается и ждёт. Мой взгляд блуждает по её бледной коже, по воспалённым красным полосам, оставшимся после её ударов. Ей было недостаточно?

Борясь с самим собой, я крепче сжимаю деревянную рукоять. Не ей отдавать здесь приказы, но, проклятье, то, что она так жаждет этого, то, что это ей нравится… Чёрт, как же я хочу заставить её кричать и рыдать! Только проблема в том, что она не будет кричать и рыдать. Она ничего не боится, терпит любую боль, и это, блять, заставляет мой член дёргаться; я не знаю, что в этом грёбаном мире сможет сломать её. И зная это, я хочу оттрахать её так, чтобы она кричала, но сомневаюсь, удастся ли мне довести её до этих недостижимых слёз, не избив до крови.

Я замахиваюсь плёткой и опускаю её на лопатки Эви. Кожа впивается в её тело, и я сжимаю челюсть. Я бью её снова и снова, и чем сильнее я бью, тем расслабленнее она становится. С каждой грёбаной секундой мой член становится всё твёрже. Я рычу и ударяю её с силой, способной вызвать кровотечение. От этого удара она ещё больше выгибается и, клянусь, издаёт стон. Для неё это не наказание, а удовольствие, чёрт бы её побрал.

Я выпускаю из руки флоггер, и он падает на пол. Я больше не в силах выносить это дерьмо. Несколько быстрых шагов, и, сократив дистанцию между нами, я встаю перед ней, зажимаю в кулаке её волосы и оттягиваю голову назад.