В кусте, выросшем из-под огромного серого валуна, лежащего поодаль дороги, послышался шорох. Светловолосая голова подростка показалась из-за камня и вновь спряталась. Послышался писк чёрного дятла. Всадник ещё раз огляделся, свернул с дороги и, подъехав к самому валуну, спешился. Не привязывая и не придерживая свою смирную лошадку, он сел спиной к камню и принялся ножиком, вынутым из-за голенища, выцарапывать на глиняной свистульке угловатые буквы. Видно было, что трудится малограмотный: он громко шептал слово, которое выцарапывал на игрушке, морщил брови и считал пальцем левой руки каждую начертанную букву. Наконец, детским, перекошенным уставом вывел одно только слово:

УСЬПЕШНО

Не оглядываясь, он сунул руку с глиняным жаворонком позади себя, обок валуна, и тотчас же цепкая маленькая рука схватилась за игрушку. Выпустив её из своей руки, человек в белой свитке успел-таки ласково взъерошить голову мальчугана, затаившегося в кусте.

— Самому князю, Данилу Романовичу... а либо — Льву Даниловичу. Слышишь? — сказал он тихонько и не оборачиваясь.

— Слышу...

Человек в белой свитке встал и, даже не оглянувшись на куст, вскочил в седло. Уж кто-кто, а он-то — Андрей-дворский, воевода князя Галицкого, хорошо знал татар и все их повадки! Быть может, где-либо за другим валуном, а нет — так на сосне притаился татарский соглядатай! А ещё не завершил он, Андрей-дворский, дела, взятого на себя перед князем: проехать насквозь, прошить сомолично вдоль и поперёк всю, десятивёрстную в поперечнике, полосу, вдоль которой просачивались остатки армии Маучи на восток. Надо было срочно определить и количество и способность к бою этих отрядов. Даниил Романович, который стремительно рванулся на Киев, как только от Невского пришла весть, что он начинает, — Даниил Романович должен был срочно решить вопрос: выслать ли войско на перехват бегущих татар хана Маучи или же выставить против них небольшой заслон и продолжать наступленье на Киев, как если бы этих и вовсе не было?

...На третьей заставе Андрей Иванович был снова стащен с коня. Опять его трясли за шиворот, подымали над его головою кулаки и ножи; допрашивали и по-русски и по-татарски, лезли в перемётные сумы.

Опять он кротко увещал нападавших, разводил руками и жаловался на бедственное положенье своё.

— Что вы, что вы, князья? — восклицал он, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. — Убить? Да ведь убить долго ли человека! Вы — люди военные!.. А я — какой же вам супротивник?.. Торговлишкой только и живу... только от рукомесла своего и питаюсь!.. Коли не велите здесь ездить — я ведь могу и в сторону свернуть. Скажите только, где проехать можно, где я не обеспокою вас?.. А мне всё равно ведь... Возьмите весь товаришко за себя — тогда мне и в Мельники ехать не надо...

Свистульки-жаворонки, разошедшиеся по рукам батырей, свистали вразноголосицу, издавая необычайные трели. Татары хохотали и озорничали, как подростки, стараясь пересвистеть один другого, извлечь из глиняной птицы звуки посильней и как можно необычайнее.

Отирали рукавом халата обильно обслюнённый кончик свистка и опять принимались дудеть.

Никто и не подумал заплатить ему за расхватанный товар хотя бы одною монетою.

Однако не это обеспокоило дворского, обеспокоило его то, что на этой заставе нашёлся-таки человек среди татар, которого не потянуло к его глиняным раскрашенным птицам.

По-видимому, старшой между ними — быть может, сотник — дородный татарин, лет под сорок, не вмешиваясь ни во что, упорно всматривался в дворского.

«Пронёс бы господь!» — подумал Андрей Иванович. И как раз в это время татарский сотник надменно поманил его к себе пальцем. Дворский поспешно подошёл, снял шапку, поклонился.

Загадочно усмехнувшись, татарин спросил на искалеченном русском языке:

— Твоя наша узнал?

— Нет, господин... нет, батырь, никак не могу признать, — ответил дворский. Да он и впрямь не мог припомнить, где и когда видел он этого татарина. Мало ли он перевидал их за последние годы! «Все на один болван! Словно бы из одной плашки тёсаны!» — любил говорить он о татарах.

Татарский сотник сорвал со своей бритой головы шапку и сунул чуть не в самое лицо дворскому.

— Эту узнай! — заорал он. — Ты дарил!..

Шапка, отороченная соболем, была сильно заношена: бархатная тулья лоснилась от грязи, мех повытерся.

Но узнал он, узнал эту шапку дворский — воевода князя Галицкого! Узнал этого надменного батыря и понял, что перед ним — смерть.

Мгновенно увиделось ему, внутренним оком, всё, что связано было и с этой шапкой, и с этим человеком.

...На ступенях высокого княжеского крыльца стоит молодой наглый татарин-гонец в запылённой одежде и, покалывая пайцзу, кричит и рвётся в хоромы. Дворский осаживает и пристыжает его: поношением для князя, для Даниила Романовича, будет, если ханский гонец предстанет перед его светлые очи, не переодевшись с дороги!.. И сколько ни кричал, как ни ломился батырь, а таки заставили его переодеться, переобуться и шапку и кафтан принять в подарок!..

Дворский признал эту шапку.

«Ведь вот же судьба где погибнуть!» — подумал дворский.

Татарин ударил его сперва шапкою по лицу, затем изо всей силы кулаком.

Дворский закрылся руками и, обливаясь кровью, упал. Когда он поднялся, пошатываясь, то уже целая толпа татар стояла вкруг него.

Батырь подал знак, и несколько человек бросились на Андрея-дворского, свалили его на землю и принялись сдирать с него одежду и сапоги. Другие принялись свистать над ним в глиняные свистки.

Сотник приказал не только обыскать одежду дворского, но и распороть его сапоги, срезать и расслоить подошвы. Искали потаённые грамоты...