Шрифт:
Лесная тропа становилась всё теснее и теснее, так что ( греми одного из всадников время от времени позвякивало о стремя другого.
Прежнего Гриньку Настасьина было бы трудно узнать сейчас тому, кто видывал его мальчонкой на мосту через Клязьму. До чего возмужал и похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок первоусья оттенил ого уста, гордые и мужественные. Только вот румянец на крепких яблоках щёк был уж очень прозрачно-алый, словно девичий...
Они поехали рядом, конь 6 конь. Юноша с трепетом сердца слушал князя. Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно не наслаждался так Настасьин высоким полётом его прозорливого ума, исполненного отваги!
— Да, Настасьин! — говорил Александр. — Наконец-то и у них в Орде началось то же самое, что и нас погубило: брат брату ножик между рёбер сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я жадно — ох как жадно! — всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в которую бы хороший лом заложить, дабы этим ломом расшатать, развалить скорей, державное их строение, кочевое их дикое царство! И вот он пришёл, этот час! Скоро, на днях, ха и Берке двинет все полки свои на братца своего, на Хулагу [53] . А тот уже послов мне засылал: помощи просит на волжского братца. Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается!.. — И Александр Ярославич многозначительно засмеялся. — Татарином татарина бить! — добавил он.
53
Хулагу — брат великого хана Мункэ (1252—1259), двоюродный брат хана Золотой Орды Берке. В начале 60-х годов XIII века назрел открытый конфликт между Золотой Ордой и государством, созданным Хулагу на территории Среднего Востока.
Едва ли Александр Невский был организатором антитатарских восстаний на Руси в 1262 году. Это было бы слишком рискованным и безнадёжным предприятием в условиях расцвета военного могущества Золотой Орды. Вот как представляет роль Александра в событиях 1262 года современный советский историк, автор книги «Александр Невский» В. Т. Пашуто: «Когда Александр узнал, что вечевой набат прогудел по всем городам обширной земли, то понял, что это не случайная вспышка, что это выступление готовилось тщательно и тайно, и советы городов были связаны друг с другом. Смесь радости и глубокой тревоги вызвал в душе этот народный порыв» (В. Т. Пашуто. Александр Невский. М., 1975, с. 146).
От Настасьина не было у него тайн.
Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он гордо расправил плечи.
— Но только и свою, русскую руку дай же мне приложить, государь! — полушутливо взмолился он к Ярославичу. — Ещё на того, на Чагана, рука у меня горела!
— Ну, уж то-то был ты богатырь — Илья Муромец — в ту пору! Как сейчас, тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!
Невский погрузился в раздумье.
Некоторое время ехали молча. Еловый лес — сырой, тёмный, с космами зелёного мха на деревьях — был как погреб...
Слышалось посапывание лошадей. Глухой топот копыт. Позвякивание сбруи...
И снова заговорил Невский:
— Нет, Гриша, твоя битва не мечевая! Твоя битва — со смертью. Ты врач, целитель. Такого где мне сыскать? Нет, я уж тебя поберегу!
Он лукаво прищурился на юношу и не без намёка проговорил, подражая ребячьему голосу:
— Я с тобой хочу!
...Александр с Настасьиным и четверо телохранителей ехали гуськом — один вслед другому. Вдруг откуда-то с дерева с шумом низринулась метко брошенная петля, и в следующее мгновение один из воинов, сорванный ею с седла, уже лежал навзничь.
В лесу раздался разбойничий посвист.
Настасьин выхватил меч. Охрана мигом нацелилась стрелами в чью-то ногу в лапте, видневшуюся на суку.
Лишь один Ярославич остался спокоен. Он даже и руку не оторвал от повода. Он только взглядом рассерженного хозяина повёл по деревьям, и вот громоподобный голос его, заглушавший бурю битв и шум Новгородского веча, зычно прокатился по бору:
— Эй! Кто там озорует?!
На миг всё смолкло. А затем могучий седой бородач и помятом татарском шлеме вышел на дорогу. Сильной pyкой, обнажённой по локоть, он схватил под уздцы княжеского коня.
— Но, но!.. — предостерегающе зыкнул на него Александр.
Тот выпустил повод, вгляделся в лицо всадника и хотел упасть на колени. Невский удержал его.
— Осударь! Олександр Ярославич? Прости! — проговорил старик.
Тут и Александр узнал предводителя лесных жителей.
— Да это никак Мирон? Мирон Фёдорович? — воскликнул он изумлённо.
Мирон отвечал с какой-то торжественной скорбью:
— И звали и величали — и Мирон и Фёдорович! А ныне Гасилой кличут. Теперь стал Гасило, как принялся татар проклятых вот этим самым гасить! У нас попросту, по-хрестьянски, это орудие гасилом зовут.
На правой руке Мирона висел на сыромятном ремне тяжёлый, с шипами железный шар.
— Кистень, — сказал Невский, — вещь в бою добрая! Но и ведь тебя пахарем добрым в давние годы знавал. Видно, большая же беда над тобою стряслась, коли с земли, и пашни тебя сорвала?
— Ох, князь, и не говори! — глухо и словно бы сквозь рыдание вырвалось у старика.
Здесь, в лесном мужицком стану, не было никаких разбойничьих землянок, а стояли по-доброму срубленные избы, хоти и небольшие. Пыли даже и пригоны для коров и лошадей, крытые по-летнему.
— А зачем её рыть, землянку? Дороже будет! — говорил Невскому Гасило. — Да и народ по избе затоскует. А так — будто и починке живём, и маленьком... Только дерним нету, а так всё есть!
И впрямь, даже в баньку наутро позвал князя Мирон.
— Осмелился, велел баньку истопить... попарься, Олександр Ярославич.
После бани беседовали на завалинке избы.
— А если и сюда досочатся татары, тогда что? — спросил Невский.
Мирон Фёдорович ответил спокойно:
— Уйдём глубже. Только и всего. И опять же своё станем делать: губить их, стервь полевскую!.. Набег сделаем — и к себе домой: пахать. А как же, Олександр