Полковник стоял перед Константином бледный, с дрожащими от гнева и ненависти губами, сдерживая коня сразу закоченевшими пальцами.

— Прошу ваше императорское высочество уволить меня в отставку! — громко отозвался он на брань Константина.

— Ты неё ещё и в отставку! — Пена пузырилась на губах Константина, глаза, и так светло-голубые, как будто побелели. — Да я тебя...

Он сорвал с плеча полковника золотой эполет, бросил его на снег.

— Ваше императорское высочество, — подскакал к Константину один из адъютантов, — вы забыли, уже опаздываете, государь ждёт вас...

Константин непонимающе оглянулся на адъютанта — белое лицо, пушистые чёрные усы, даже не узнал... Адъютант шпорил коня, бледнея под взглядом великого князя.

— Поспешите, ваше императорское высочество, — молил он, — государь вас ждёт...

Константин повернул коня и рысью двинулся в сторону. Опередив полки, всё ещё медленно проходившие в марше, он стремительно понёсся к предместью Вильны. Уже подъезжая к самой заставе, обернулся к адъютанту.

— Посылал государь?

Тот смущённо наклонил голову почти к самой луке седла.

— Простите, ваше императорское высочество...

Всю ярость Константина как будто ветром унесло. Он всё смотрел в лицо адъютанта.

— Герой Аустерлица, ваше императорское высочество, голова от ран болит, видели сами, какие шрамы — палашами.

— Оттого и шапку надел — нетерпимо, — подал голос кто-то из свиты.

Константин отвернул лицо от говорившего. Жаль, что не знал, но головная боль — это не повод нарушать приказ. Он всё ещё возмущался таким грубым нарушением.

Главная квартира, где располагался и Константин, находилась в большом мрачном старинном замке. Великий князь быстро поднялся в свои покои, велел затопить все камины и встал перед огнём, согревая озябшие руки и затёкшую спину.

Вечером ему принесли целый ворох бумаг.

Разные почерки, но везде одно и то же — прошение об увольнении от службы, прошение об отставке. И все от офицеров Кавалергардского полка. Все высшие офицеры вдруг потребовали отставки.

Что за чушь. Идёт война, какая может быть отставка? Что это, бунт? Но спокойный огонь в камине словно согревал его душу. Языки пламени лизали толстые поленья, смола медленно кипела, занимаясь синими струйками.

«И чего меня понесло так?» — вдруг подумалось Константину. Давненько не бывало с ним этих припадков ярости, которыми он отличался с самого детства. Вспоминалось, как заходился от крика отец, как искажалось его лицо, наливаясь сине-багровой краской, как кривился рот, и ни следа не оставалось от его обычной ласковости и доброй улыбки. «Ия таков же, — горько посетовал Константин, — отец передал мне не самые лучшие свои свойства».

Припоминались многие случаи из жизни, когда ярость душила его, делала вовсе не человеком. Потом, отойдя, и сам не понимал, что вызывало в нём эту дикую неудержимую волну: зачем надо было кричать из-за пустяков дико и пронзительно, до пены на губах, скапливавшейся в уголках рта белыми полосами?

Если бы кто-нибудь когда-нибудь показал ему его лицо во время этих припадков, он не узнал бы себя. Может быть, и его лицо искажалось так же, как и у отца, и он становился в такие минуты отвратительным, безобразным, ужасным?

На следующей днёвке Константин назначил смотр Кавалергардскому полку. Оглядел притихшие ряды, выстроившиеся в боевом каре, лошадей, замерших в строю, белоснежные мундиры с золотыми аксельбантами и эполетами в бахроме.

Полковника не было.

Константин подъехал ближе к строю и громим голосом сказал, ещё раз окинув знакомую ему и давно милую картину красивого строя:

— В прошлый раз, на походе, я проявил невеликодушие, оскорбил и унизил полковника, вашего командира. Перед всеми вами приношу ему мои почтительные извинения:

Он передохнул немного, потряс зажатой в руке пачкой прошений:

— Офицеры полка просят отставки. Я не могу её принять: война, марш, поход, — и потому просьбы офицеров об отставке удовлетворены быть не могут. Но я сознаю себя виноватым, удостоверился, что полковник нарушил форму по вполне уважительной причине — головной боли. Потому я прошу извинения у него и у всех других офицеров, — повторил Константин.

Громкое «ура» прокатилось по рядам. Константин поднял руку, требуя тишины.

— А если кто-то этим недоволен, я готов дать личное удовлетворение...

И снова громкое «ура», и приветствие великому князю.

Из строя вдруг выскочила лошадь, на которой сидел молодой бравый кавалергард. Срывающимся голосом крикнул он, чтобы великий князь как следует расслышал его слова:

— Ваше высочество изволили сейчас предложить личное удовлетворение! Позвольте же мне воспользоваться такой честью...