— Моя мать умерла, кто теперь станет думать о моём будущем, если не жена?

— Я ношу траур, — тихо ответила Маргарита, — а ты не подумал, что твой красный шлафрок может оскорбить её память?

— Ты полна предрассудков, — вспыхнул Поль, — какая разница, как я одет? Все вы, старомосковские барышни, полны предрассудков и страхов, уж так вас воспитали ваши почтенные родители.

— Я давно хотела поговорить с тобой, Поль, — по-прежнему тихо и медленно сказала Маргарита. — Бог не благословил нас детьми, ты не любишь меня, я не люблю тебя. Почему бы нам не развестись?

— Какие новомодные идеи завелись в глупых головках московских барышень! — удивлённо воскликнул Поль. — Да ты хоть понимаешь, о чём говоришь? И где ты нахваталась таких идей? Или твой амур подсказал тебе?

— Зачем такая семья, если нет любви, нет детей, если муж не любит жену и ищет утешения с другими?

Маргарита говорила с такой болью и страданием, что Поль изумлённо взглянул на неё.

— Ты и правда думаешь о разводе? — потрясённо спросил он.

— Правда.

— Да знаешь ли ты, какая судьба ждёт тебя в этом случае? Мне-то легко, я снова найду себе жену, да ещё знатную и богатую, я буду свободен. А ты? Кроме монастырской кельи, у тебя не останется другого пути.

— Что ж, — потупилась она, — всё же лучше посвятить жизнь Богу, чем так мучаться, как мучаюсь я...

— Ты мучаешься? — ещё больше изумился Поль. — Ты как сыр в масле катаешься, ешь вволю, нежишься в мягких пуховиках, спишь до обеда — и это ты называешь мучением?

— Это всё для тела, — спокойно и терпеливо ответила Маргарита, — а что же для души?

— Московской барышне захотелось ещё и души, — издевательски засмеялся Поль и, желая как можно быстрее закончить этот разговор, коротко приказал: — Чтоб завтра ты выехала рано поутру...

Она подняла на него глаза. Куда, зачем, что она сможет?

— Бумаги я уже приготовил, — отрезал Поль, — а у родителей возьмёшь рекомендательные письма. У вас родственников в столице пруд пруди, приютят, подскажут, всё разузнаешь. Да иди к великому князю Константину, он ещё помнит, верно, матушку мою, недаром же дал ей двести рублей. Хранила их от меня, да не схоронила, понадобились мне, так и отдала, царство ей небесное. Такая вот преданная мать была, не то что ты...

Она ничего не ответила, и Поль быстро вышел из комнаты.

К своим она попала прямо к обеду и очень удивилась: всегда садились за стол в четыре пополудни, а тут всего час, и вся семья уже сидит за столом. Варвара Алексеевна, сильно погрузневшая — ждала ребёнка — и подурневшая, с выступившими на щеках коричневыми пятнами, выскочила из-за стола и кинулась к дочери. Они обнялись и обе прослезились.

— Редко нас почитаешь честью такой, — недовольно сказал отец, когда Маргарита усаживалась среди своих братьев и сестёр.

— Да и век бы жила у вас, кабы можно было, — отозвалась с грустью Маргарита, — только почему так рано теперь обедать садитесь?

Отец вздохнул, взглянул на жену, склонившую глаза к тарелке.

— Указ такой вышел, — пояснил Михаил Петрович, — всем обедать, по всему государству, ровнёшенько в час пополудни...

Маргарита удивлённо поглядела на отца.

— Теперь весь мир живёт примером государя, — угрюмо произнёс он. — Даже здесь, на Москве, в пять часов утра везде свечи горят, в присутственных местах к восьми все вельможи съезжаются. А уж что делается в войсках и не передать...

— Но может быть, это хорошо, что стали присутствовать да ещё и указы выполнять? — наивно и весело спросила Маргарита.

— Много ты понимаешь, матушка, — сердито ответствовал отец, — пятнадцать лет вон Кирюшке, а уж в гвардию затребовали: служил, чай, не один год, чины вышли, а дома, мол, под батюшкиной рукой.

Пятнадцатилетний Кирилл гордо поднял голову.

— Каждый день указы, распоряжения — отошла нам, шляхетству, спокойная жизнь, — снова угрюмо заметил отец.

— Значит, тебя, Кирюша, в Петербург снаряжают? — радостно спросила Маргарита.

Кирилл степенно кивнул головой.

— Без шубы, говорят, теперь все парады да разводы делают, — вмешалась Варвара Алексеевна, — а он, дитятко, не сильно здоровый телом...

Кирюша недовольно взглянул на мать. Очень хотелось ему выглядеть взрослым, и военный, ещё без всяких знаков различия тёмно-зелёный мундир, простой и удобный, облегал его худенькие плечи, тоненькая косичка спускалась до середины спины, и лишь завитые по сторонам лица букли делали его взрослее. Едва темнел над верхней губой пушок.