Как ни обливалось сердце Константина кровью, как ни умолял он матушку и брата составить его счастье, не пошли они навстречу желанию наследника.

Четвертинскую скоро выдали замуж за вельможного пана Вышковского. Она родила ему кучу детей и чувствовала себя в браке совершенно счастливой, хотя и горько сожалела о милом её сердцу наследнике российского престола.

С прежним пылом занялся Константин военной службой, муштруя и жестоко дрессируя вверенные ему войска, но теперь и не помышлял о том, чтобы вернуться в действующую армию. Четыре его кампании, не принёсшие успехов русскому оружию, довольно охладили его стремление воевать, а бесконечные потери солдат, трупы, устилавшие чужие поля сражений, и вовсе заставили его содрогаться. Жалел он только об одном, что нет в России полководца, как Суворов, ушёл из жизни единственный человек, способный унять широко шагавшего Наполеона.

С головой окунулся Константин в светскую жизнь, в вихрь самых разнообразных празднеств и увеселений, назначавшихся по любому, самому ничтожному поводу. Веселился Петербург, веселилась Москва, словно бы в предчувствии грозы, в короткое затишье перед громом.

Павел изгнал из России французских эмигрантов-аристократов, а теперь при дворе то и дело появлялись ставленники Наполеона, ведущие себя заносчиво и дерзко. Константин с неодобрением посматривал на графа Коленкура, которого всесильный наполеоновский министр иностранных дел Талейран определил ко двору российскому. Задача у Коленкура была почти единственной — склонить русского императора и его августейшую матушку к браку Наполеона с русской принцессой, неважно, какой. Ещё там, на плоту посреди Немана, Наполеон намекнул Александру, что мир нужно усилить и скрепить ещё и родственными узами. Российский император намёк понял, но его сердце перевернулось от унижения, бессилия перед дерзким низкородным врагом. Он сдержанно ответил, что сие зависит лишь от воли его матушки и его сестры, что он не сдерживает их желания и единственную его радость составляют счастье и покой всей царской семьи.

Этот уклончивый ответ Наполеон расценил как положительный, и первый намёк дал ему возможность действовать дальше. Коленкур и должен был добиться положительного ответа от вдовствующей императрицы и её дочери.

Правда, Александр рассудил, что Наполеон ещё и сам не свободен в своём выборе, что он женат. Но высокомерный корсиканец уже давно решил составить свою династию, развестись с Жозефиной, которая в силу своего возраста уже не могла дать ему наследника. Раз нет наследника, необходимо развестись и взять в жёны одну из принцесс царствующего дома. Это укрепит его позиции, утвердит на престоле Франции его фамилию [19] .

Когда хотел, Наполеон мог быть и ласков, и обаятелен, и льстив.

В Тильзите, среди бесконечных увеселений, завтраков, обедов и поздних ужинов он сумел увлечь русского императора грандиозными планами покорения Индии, и Александр уже начал было собирать войска для этого совместного похода. И всё-таки в душе Александр продолжал смотреть на корсиканца как на выскочку, низкородное существо, и всё в нём возмущалось его наглостью и дерзостью. Но он чувствовал своё бессилие перед этой напористостью, своё одиночество среди династий Европы, склонившихся к подножию трона Бонапарта, и не смог дать отпора зарвавшемуся корсиканцу. Тильзитский мир и вовсе доконал его. Наполеон сумел выжать из России всё, что только мог: континентальная блокада Англии нейтрализовала действия его извечного врага, признание всех его завоеваний стоило ему лишь незначительных уступок, да и то на словах. Теперь ему важно было породниться с российским императорским домом, ибо в Европе осталась только одна неподвластная ему сила — громадное пространство России.

Изысканный, ловкий, пронырливый граф Коленкур то и дело наезжал в любимый Марией Фёдоровной Павловск, и изящно танцевал, расточал комплименты, добился, что вдовствующая императрица приглашала его в партнёры по картам, и между сдачами колод ввёртывал то одно, то другое слово, зондируя почву для исполнения своей задачи.

Его принимали милостиво, впрочем, как и всех иных послов иностранных государств, — любезность помогала скрывать истинные намерения. Но граф Коленкур принимал эти внешние знаки внимания за благожелательное отношение к своей истинной задаче. Даже в Париж он уже писал об этом как о деле решённом:

«Здесь думают, что великая княжна так благосклонна к французскому послу потому, что её брак — дело решённое. Император будто бы, как говорят слухи и молва, будет сопровождать её во Францию. Императрица-мать будто бы, опять так носятся слухи, очень довольна, этим объясняется её милостивое отношение к послу...»

Впрочем, если бы Коленкур дал себе труд критически отнестись ко всем этим слухам, он бы понял, что Александр старательно поддерживал видимость дружеских связей с Наполеоном, что все усилия императора и двора его матери усердно сохраняли эту видимость. Коленкур был в восторге, в своём дневнике он записал: «Великая княжна Екатерина выходит за императора, ибо она учится танцевать французскую кадриль». Коленкур тщательно собирал все слухи, сплетни, домыслы и доносил обо всём этом в Париж. Он даже приписал царевне Екатерине пышную фразу, которую она, конечно же, никогда не произносила. Но так болтали в салонах великосветских дам, а там Коленкур был частым гостем. Будто бы императору Александру выражали сочувствие, что ему придётся расстаться и с этой сестрой, предполагавшийся брак унесёт её во Францию, и тогда Екатерина, сестра императора, сказала:

— Когда речь идёт о том, чтобы сделаться залогом вечного мира для своей родины и супругой величайшего человека, какой когда-либо существовал, не следует сожалеть об этом...

На самом деле — и Константин присутствовал на всех семейных разговорах о браке Екатерины — эта сильная и храбрая девушка произнесла одну лишь фразу:

— Лучше я выйду за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца!

Ах, как пожалел Константин, что у него нет такой силы и твёрдости характера, как у этой младшей его сестры! Уж тогда он сумел бы настоять на своём браке с Четвертинской, убедить и матушку, и брата, что этот союз укрепит связи русской аристократии и полунемецкой верхушки власти. Но он умел только молчать из любви и уважения к матушке и брату, к своему титулу наследника, последней воле отца.

Коленкур упивался своей задачей, он осторожно, шаг за шагом подвигался к её решению. Константин понимал все ужимки французского посла. Мария Фёдоровна любезничала с ним, и Коленкур вообразил, что пришло время решительных слов и действий. Его завуалированное предложение руки и сердца княжне Екатерине состоялось за карточным столом в салоне у Марии Фёдоровны в Павловске. Константин не был там, но присутствовавшие при этом приближённые, конечно же, передали ему во всех подробностях смысл этого разговора.