— Ныне охота удачная выдалась.

— Охота не причина устраниться от дел. Пошто не поехал в Преображенское, как было велено?

В этом подмосковном селе дела давно шли ни шатко ни валко, как выразился сам Никита Романович, и то, что сын ни разу не побывал там, гневило его.

— Я на днях собирался туда выехать...

— Не сказав ни отцу, ни матери? Без советов с управляющим? Пошто себе столь высокую волю взял? Может, ты окольничий? Может быть, боярин?

— Не боярин, но стану им. И понижаться не собираюсь.

— А ведомо ли тебе, Фёдор, что сказано в Писании о таких, как ты: «Необъезженный конь бывает упрям, а сын, оставленный на свою волю, делается дерзким».

— Прости, батюшка, святого праздника ради!

А был день Успения Пресвятой Богородицы. В Москве звонили колокола, накрывались праздничные столы.

— Вижу, матушка тебе большую волю дала. О чём шептался с ней?

Фёдор замялся, чувствуя, что с отцом сейчас говорить не время, но, коль спросили, надобно отвечать.

— Советовался с матушкой о невесте своей...

— Или тебе мало было нашего слова? Или ты хочешь жить не по Божьему изволению, а по безмерному человеческому хотению?!

— Батюшка, ты забыл, каков был сам в мои годы! Ужели увидел мою дерзость в том, что захотел повидать свою невесту? Или я не волен просить тебя, чтобы ты засылал к ней сватов?

— Сватов?! Кто тебе сказал, что у тебя есть невеста? Сам царь удостоил найти тебе невесту. И долго ходить не надо: наши сваты-соседи по имению: Иван Васильевич Шестов...

Фёдор замер в горестном изумлении.

— Батюшка, я не думал о дочери Шестовых...

— Эка важность: он не думал! Твоего помышления никто и не спрашивает. На то родители, чтобы думать загодя.

— Воля твоя, батюшка, на Шестовой вы меня не ожените. Мне по сердцу Елена Шереметева!

— Вижу, мы тебе большую волю дали... Это, значит, ты к ней на свиданки ездил? Далеконько! Таки не устрашился мерить по сто вёрст туда и сто вёрст назад.

— Она ныне тут на хуторе с тётушкой живёт...

— А ты слышал, что древние заповедали нам: «Не прелюбодействуй»? А «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём»! Такой-то отчёт ты дашь своей чистой невесте!

— У меня не будет другой невесты, кроме Елены!

Никита Романович усмешливо покачал головой, но на лице его появилась озабоченность.

— Сын мой, я велю тебе сходить к исповеднику. Это дьявол искушает тебя. Об Елене не думай и не тревожь сердце своё. С Шереметевыми я мыслю породниться иначе: дочку нашу, Марфу — как подрастёт, за братца Елениного, Фёдора, отдадим.

Никита Романович поднялся, что означало: разговор окончен. А в смятенном уме Фёдора роились планы один противоречивее и мятежнее другого. Или сначала посоветоваться с царевичем?

Бунтарский настрой Фёдора несколько ослабел после того, как он с царевичем побывал на могиле царицы Анастасии. Царевич оставил Вознесенскому монастырю богатые дары — на поминовение души матери. «Не поговорить ли с царевичем о своей беде?» — думал Фёдор.

На пиршественном обеде царевич пил мало. Чувствовалось, что его тоже тяготила какая-то дума. Даже не присматриваясь к нему, можно было заметить, что за последнее время он очень изменился. Он стал угрюмее, раздражительнее и недоверчивее. Но с Фёдором он был мягок и общителен. Они часто встречались в царской библиотеке. Царевич сочинил «Житие Антония Сийского», и Фёдор немало дивился его умению владеть живописным слогом.

Отобедав, брательники устроились в маленькой комнате Фёдора. Потолки в ней были столь низкими, что царевич и Фёдор едва не доставали их головами, а под притолокой пришлось сильно нагибаться. Устроились на лавке, покрытой ковром.

— Скажи, царевич, брату своему, о чём ты уединённо молился в часовенке после того, как время заупокойной молитвы по матери отошло?

— A-а... Ты заметил? Я молился святому Никите. Молитвами ему во время оно моя незабвенная матушка спасла мне жизнь во младенчестве, когда я был опасно болен. С той поры святой не раз спасал меня от ярости Малюты Скуратова.

— Я рад, Иван, что Господь порадовал тебя и Малюта зло окончил дни свои...

Главарь царских опричников погиб в Ливонскую войну, во время жестокого приступа, после которого русские овладели крепостью Вейссенштат. Это было в 1572 году. Сие известие ещё не успело быльём порасти, и многие до сих пор страшились упоминания самого имени Малюты.