От Иоанна не укрылись уклончивые нотки в голосе любимца. Он зорко вгляделся в его лицо.

— Ежели Щелкалов куёт измену, пошто нам о том ране было неведомо?

Царю не хотелось затевать изменное дело против своего всесильного канцлера. В руках Щелкалова все наследственные акты, все родственные книги. Он во всех делах сведущ. Иоанн часто прибегал к его совету и не раз признавался, что его главному дьяку ведомы все дипломатические хитрости и с его указания он, царь, правит многие дела в сношениях с иноземными державами. Кого сравнять с ним?

Годунов некоторое время молчал. Он твёрдо держался правил уклончивой игры и ответил ещё более уклончиво:

— Бездельна та мышь, что токмо одну лазейку знает.

Это был намёк на связи дьяка Щелкалова с влиятельными вельможами в державе. Мысли Иоанна лихорадочно заработали. Он знал, что Щелкалов вместе с Бельским и Никитой Романовичем недобро относится к английскому послу Боусу. Тот жаловался, что вельможи чинят ему тесноту. Иоанн не одобрял действий своих вельмож. Сам он был настроен на дружбу с Англией, надеясь, что она в союзе с ним пойдёт против Польши и Швеции. Но ежели и далее Щелкалов вкупе с Никитой Романовичем да Богданом будут вредить Боусу, дело порушится.

— Про лазейки мы проведаем. А ты, Борис, пойди к постельничему и спроси, хорошо ли нагрета постель. И так ли подогрето вино? Я ныне рано лягу почивать. А поутру заходи ко мне: совет твой нужен.

Они шли тёмным коридором, что вёл из мыльни в царёву спальную палату. Тускло светили стенные шандалы. Годунов помог царю подняться по лестнице. Их встретил царский постельничий. Борис ушёл в свои хоромы.

После смерти сына Иоанн начал часто недомогать. В один из таких недужных дней царь созвал в малой тронной палате своих ближников. Он был слаб, спиной опирался о мягкую спинку трона. Руки лежали на подлокотниках, на запястьях подрагивали чётки. При взгляде на него многие думали: «Горя в миру и самому царю не скрыть».

— Вам ведомо, что я объявил боярам свою волю. Божиими судьбами, а по моему греху царевича Ивана не стало. Фёдор не может править государством, и я сам понуждаю вас назвать того, кто способен занять царский престол, ибо я в своей кручине не чаю себе долгого живота, — тихим голосом произнёс Иоанн.

Он обвёл присутствующих долгим взглядом, остановился на Борисе Годунове, который стоял смиренно, потупив глаза, едва видимый за спинами первых вельмож. Царь продолжал:

— В своей кручине полагаю я сына своего царевича Фёдора и Богом данную мне дочь царевну Ирину на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев и на ближника своего Бориса Годунова. Он безотступно был при моих царских очах, с великой радостью служил державе, о здоровье моём радел и помышлял. В нашей милости он всё равно мне как сын.

Точно искра промелькнула на лицах бояр при этих словах, осветив вдруг скрытые тревоги, испуг и растерянность. Вот сделал неловкое движение плечами, словно желая скинуть опашень [21] , всегда невозмутимый, никогда не претендовавший на власть родственник царя, первый боярин Мстиславский. Тихонько крякнул в кулак приземистый князь Черкасский. Смуглый до черноты уроженец гор стал важным русским боярином благодаря родству со второй женой царя — Марией Темрюковной. Годунова он считал безродным выскочкой.

Можно было заметить, что остальными боярами тоже овладело беспокойство. Одни от страха опустили глаза, другие незаметно обменялись взглядами. Многие ещё помнили то опасное время, когда Иоанн занемог и потребовал от бояр, чтобы они целовали крест на верность его сыну-младенцу, рождённому царицей Анастасией. И многими тогда овладело смятение, и, не скрывая страха, они говорили: «А править-то нами будут Захарьины!» Многие тогда поплатились головами за эту смуту. Царь выздоровел, а ныне — надежды плохи...

Бедные бояре! Годунова они боялись больше, чем грозного Иоанна... Что сказать царю, ежели Годунов каждое слово их возьмёт на заметку? Первым пришёл в себя Никита Романович:

— Не осуди моей дерзости, государь, ежели скажу супротивное слово. Не вводи себя в грех, говоря, что не чаешь себе долгого живота. Правь нами по дарованной тебе Богом благодати! А в животе твоём волен единый лишь Бог.

Бояре чувствовал, что у Никиты Романовича нет прежнего красноречия, нет и прежней важной повадки. Поредевшая борода отливает серебром, плечи ссутулились.