Когда гнев Петра немного унялся, Наталья промолвила:

— Давай, сынишка, вместе думу нашу думать. Скажу тебе перво-наперво, что у нас мало власти, да ты и сам это знаешь... Время ныне опасное, бунтовское время, и лучше все спорные дела решать мирно.

— Мирно? Это значит дать волю низким людям? Хорош же я буду государь, ежели стрельцов стану бояться!

— Ну, государь мой, кто же осмелится говорить, что ты стрельцов испугался? А сходи-ка ты лучше в Рейтарский приказ, где полковники сидят под караулом...

Петруша охотно согласился. Он и прежде любил проверять караулы, и непременно заговаривал со служивыми, спрашивал, довольны ли они своей службой и хорош ли корм им дают.

Но, посылая Петрушу к арестованным для вида полковникам, Наталья опасалась, не обидели бы её сынишку-государя, и сама не знала, что делать в столь непредвиденных обстоятельствах. Прежде она обратилась бы к самому князю Долгорукому. С князем и боярином Юрием Алексеевичем у неё всегда были добрые отношения, и ныне было бы кстати с ним потолковать, ибо в его ведении был Стрелецкий приказ. Но сейчас это был старец, перенёсший паралич, а сын его Михаил — слабая и ненадёжная поддержка в делах. Теперь же беспорядки творятся и в самом Стрелецком приказе. Указ покойного царя Фёдора, повелевающий полковникам не брать со стрельцов никаких взяток и сохраняющий за ними права на вольное хлебопашество и вольную торговлю, полковники объявили устаревшим.

Положение правительницы было сложным. Наталья и рада была бы поддержать полковников и свести на нет указ Фёдора, утесняющий их волю, но она боялась стрелецкого бунта. И, когда стрельцы пришли к Красному крыльцу, требуя выдать им полковников, правительница, с трудом скрывая страх и неуверенность, решила уступить ненавистным ей требованиям.

Накануне весь день она плакала и молилась. Плакала от сознания, что все оставили её в эту опасную для неё минуту. Матвеев не спешил в Москву. Борис Голицын и вовсе отъехал в свою вотчину.

Между тем Петруша ещё не ведал о суровом решении матери-правительницы. Вернувшись после осмотра караулов, довольный собой и всем увиденным, он докладывал матери с детским тщеславием:

— Уж так-то полковники надеются на меня... И все просили: «Светик-государь, защити нас от окаянных стрельцов! А мы тебе верную службу сослужим!» И я, матушка, обещал им, что ты освободишь их моим именем.

Наталья смутилась. Искала отговорки.

— Да кто возьмётся за дело-то? А дело рисковое...

Пётр смотрел на неё требовательно, с недоумением.

— Рисковое? Думаешь, я стану бояться риска?

— Да разве я сомневаюсь? Ты у меня смелый, мой светик-государь! Да лучше будет, ежели за это дело возьмётся человек с опытом. Погоди денёк. Я послала за твоим дядькой, князем Борисом Алексеевичем.

Пётр видел, что мать во всём полагается на князя Голицына, и сам заражался её уверенностью. Он чувствовал, что мать ставит князя Бориса выше всех бояр. Он и сам считал своего дядьку умнее и лучше всех и не раз говорил, что лично выбрал князя в дядьки.

Наталья посмеивалась на эти слова. Петруша уже привык всё делать с её слов, но как бы самостоятельно. Князя Бориса Голицына она давно присмотрела сыну в дядьки. Бояре советовали ей взять других людей. Борис Алексеевич был её личным избранником. Он пришёлся ей по вкусу и по душе. Красивый, ловкий, знатного рода, окружал себя иноземцами, подражал им во всём, начиная с одежды: носил не кафтан, а камзол польского образца. Широкие связи с иноземцами значили для Натальи не меньше, чем родовитость.

Со слов матери Петруша выучил родословную князя Бориса и рассказывал о ней товарищам по играм. Даже имя предка князя Голицына — Наримант Гедиминович — он произносил с такой гордостью, словно это был его предок.

И как же он гордился, что его дядька из рода князей Голицыных! От учителя Зотова Пётр знал, что Голицыны дали России свыше двадцати бояр, что Василий Юрьевич Голицын вместе с Иваном Грозным ходил в Казанский поход. А уж как Петруша любил своего дядьку — об этом знали все во дворце.

Вот и сейчас он ещё издали заслышал его шаги и сломя голову кинулся ему навстречу, забыв о своём царском достоинстве. А князь и сам, завидев своего питомца, прибавил шагу. И вот уже мальчик-царь зарылся курчавой головёнкой в полы распахнутого камзола, а князь поцеловал его в лобик и в плечо.

И уж так счастлив лаской мальчик-царь! Быстро глянул на мать. Лицо её светилось такой радостью, что представлялось, она сама готова кинуться навстречу князю. Но приличия велят быть сдержанной, и Наталья лишь произнесла с мягкой укоризной: